Побратимы

— Само собой… Слухай, старик, сколько ступенек нам осталось до маршала бронетанковых войск?

— Не считал.

— И правильно. Чего их считать? Прошагаем — сочтем. Ты готов?

— Спрашиваешь…

21

И еще одна радость ждала нас с Генкой в этот день. После обеда нас вызвали в ротную канцелярию, и командир роты вручил нам первые в жизни увольнительные записки. До двадцати четырех ноль-ноль.

— Прямо сейчас и можно идти, товарищ капитан? — с детской непосредственностью спросил обрадованный Генка.

— Прямо сейчас можно идти. Желаю успехов. Проведете последний вечер с родителями…

Мне показалось, что он хотел сказать совсем не то. Может, хотел напомнить… Не надо, товарищ капитан. Прошлое не повторится,

Мы идем по Средневолжанску. Мимо садов, огороженных зелеными заборами, и мимо розовых домов с балкончиками и лоджиями, мимо нового здания Государственного цирка с крышей, как тулья армейской фуражки, мимо похожего на гигантский ангар Дворца спорта. По Чкаловской спускаемся вниз к Волге и возле кинотеатра «Волна» (сколько раз строгие, как мумии, контролеры выдворяли нас, безбилетников, отсюда и сколько раз мы, обманув их бдительность, все-таки ухитрялись смотреть кино без билетов!) выходим на набережную, на Волжский проспект. Это наша улица. Тут мы родились, выросли. Отсюда ушли на службу…

Ох, как расплеснулась ты, Волга-матушка! Под самым парапетом пляжи. Сейчас они опустели: прохладно, не искупаешься…

Мы не спеша шагаем по набережной, всматриваемся в лица встречных, сидящих на лавочках, в надежде увидеть знакомых. Но увы!

Над водным простором мечутся беспокойные чайки. На том берегу, у самого уреза воды, дымят костры рыбаков. Натужно шлепает плицами по воде старый колесный работяга — буксир. Мы его сразу же узнали — «Пермяк». А навстречу ему мчится белый горделивый трехпалубный «Юрий Гагарин». Вся средняя и верхняя палубы машут городу руками. И мы, сняв фуражки, отвечаем им. В добрый путь, счастливого плавания, люди!..

Одновременно смотрим на часы. Шестнадцать без двадцати. Пора домой. Сегодня короткий день, и, должно быть, дома уже все в сборе. У зеркальной витрины «Синтетики» на минуту задерживаемся. Оттуда, из-за радуги женских косынок, на нас внимательно смотрят два бравых ефрейтора с танковыми эмблемами в петлицах. Мы, не сговариваясь, отдаем им честь (они нам тоже) и, как на строевом плацу по команде сержанта Каменева, поворачиваем направо.

Вот и наш дом… Наш подъезд… Наша лестничная клетка… Карпухиным — один звонок. Климовым — два звонка. Генка нажимает два раза. В коридоре щелкает выключатель, шаркают, приближаясь, шлепанцы. Дважды клацает ключ в замке, и на пороге — мой отец. Мы вскидываем руки под козырек.

— Валера, Гена! — радостно восклицает он и пытается обнять сразу обоих. — Солдатики вы мои! Лиля, Елена Петровна, Алексей Иванович! — прямо как у нас на вечерней поверке, выкрикивает отец в раскрытую дверь.

К нам навстречу, не давая войти в квартиру, бегут наши милые родичи… Объятия, радостные всхлипы матерей… А у меня комок в горле. Ни слова не могу выговорить.

— Ах, батюшки, ах, батюшки, — запричитала тетя Лена, прижимаясь к Генкиному мундиру. — Радость-то какая… Солдаты наши пришли.

— Слухайте, дорогие наши родители, может, для этого дела — имеются в виду объятия и поцелуи — нам лучше в дом войти? — предлагает Генка. — Какие у вас на сей счет предложения?

А спустя полчаса, после обязательной в таких случаях суеты, вся наша одиннадцатая квартира восседала за столом в большой комнате Карпухиных. За настоящим праздничным столом — с цветами и селедкой, с тонко нарезанным лимоном, со студнем, хреном, горчицей, непременной любительской колбасой и российским сыром, с пельменями…

— Богато живете… — заметил Генка. — Шикуете, можно сказать.

Алексей Иванович пошарил взглядом по столу и с укоризной сказал жене:

— Чего ж ты, мать, главное-то забываешь? Ставь, не жмись…

— Ах, батюшки, — снова перешла на фальцет тетя Лена. — Забыли мы с тобой, Лилечка, совсем забыли… Сичас, сичас… — И затрусила на кухню.

— Ну, докладывайте, служивые, рапортуйте родителям, — растягивая слова и по-волжски окая, обратился к нам Алексей Иванович. С такими словами он обращался уже трижды, но только я или Генка начинали свой рассказ, как Алексей Иванович моментально перебивая нас и начинал высказываться сам. Это повторилось и на сей раз.

— Видал, Вань, каких молодцов вырастили для Красной нашей Армии? А?

— Отец, — попыталась остановить его тетя Лена, — ты зубы-то перестанешь заговаривать? Наливай-ка лучше.

— Постой, мать… — у Генкиного отца слезились глаза от радости. — Не перебивай. Ты смотри, Иван Васильевич, и прослужили-то без году неделю, а, гляди, при галстуках, по лычке на погонах. Начальство! Ну, рассказывайте, рассказывайте, ефрейтора… Как служба? Что там ваши командиры про международную обстановку говорят?.. Вам, думаю, больше толкуют, чем нашему брату. Верно, Вань?

Генка толкнул меня в бок и прошептал:

— Слухай, батя весь в меня, не находишь?