Побег стрелка Шарпа

Уступ заволокло дымом. Тысяча с лишним мушкетов дала залп по колоннам, и казалось, гигантская метла одним махом смела десятки человек, а те, кто шел сзади, подчиняясь заданному барабанами ритму, наткнулись на корчащуюся, окровавленную, стонущую кучу тел. Лязгнули шомпола, загоняя новые пули. Британские пушкари второй батареи ударили картечью по выжившим, и голова колонны окрасилась красным.

– Полуротно!

– Огонь!

Залповый огонь. Безжалостный, непрерывный, работающий как часы механизм смерти. Британские и португальские стрелки пристроились справа и добавили своего. Пламя, дым, пули и картечь – все било, хлестало, рвало. От тысяч выброшенных пыжей загорелась трава.

Но огонь велся не только с фронта. Часть стрелков и фланговые роты обоих полков развернулись на склоне и ударили с флангов. Дым разгонял дым, пули впивались в плоть и врезались в мушкеты, и французский авангард остановился. Никакое войско в мире не могло идти навстречу этому валу дыма, разрываемому залповыми вспышками.

– Штыки! Штыки! – крикнул Кроуфорд. Семнадцатидюймовые штыки скользнули на почерневшие стволы. – А теперь – бей их! – проревел Черный Боб, с восторгом наблюдая, как вымуштрованные им парни рвут вчетверо превосходящего противника.

Те, у кого мушкеты были заряжены, еще стреляли, а красномундирники уже шли вниз, поначалу размеренно, но потом, перебравшись через кучи убитых и увидев перед собой живых, уже нестройно, ускоряя шаг. Вопль ярости вырвался из британских глоток.

– Бей их!

Черный Боб шел за ними с обнаженной саблей, обжигая французов взглядом, тогда как его люди протыкали их штыками.

Это была бойня. Большинство французов в передних рядах, если и пережили залпы и картечь, были ранены. И тут на них набросились красномундирники. Семнадцатидюймовый штык – страшное оружие. Вонзить, повернуть, вытащить. Крики боли, вопли, мольбы о пощаде заглушали прочие звуки. Кто-то призывал на помощь Господа, кто-то проклинал врага, а с уступа все били и били мушкеты, не давая французам перестроиться, прийти в себя, опомниться. Их загнали на холм, как баранов на бойню, на самый верх, и теперь спереди – штыки, с флангов – огонь, и единственный путь к спасению – вниз.

И колонны рассыпались. Масса людей, только что дрожавших под ударами стали и свинца, превратилась вдруг в толпу. Те, что впереди, зажатые между своими и чужими, не могли ничего поделать и гибли, становясь легкой добычей ненасытных клинков, но те, что позади, обратились в бегство. Барабаны покатились по склону, брошенные мальчишками, которые думали только о том, как спасти собственную шкуру. Стрелки надавили с флангов, и последние французы покатились вниз, преследуемые красномундирниками. Самых нерасторопных настигли в деревне, и на стены домов снова брызнула кровь, а крики достигли даже долины, где их, раскрыв рот, слушал Массена. Некоторые французы запутались в виноградниках, и касадоры ловили их там и резали глотки. Стрелки поливали свинцом спины убегающих. Какой-то француз, схваченный в доме, воззвал к милости победителей, но крик сменился хрипом, когда в него вонзились сразу два штыка.

Паника захлестнула побежденных. Весь склон был усеян телами и брошенным оружием. Кое-кому повезло. Два стрелка, захватив с десяток пленных, отвели их к мельнице, где британские пушкари уже заняли места у своих пушек. Французский лейтенант, спасшийся только потому, что притворился мертвым, протянул саблю британскому лейтенанту из 52-го. Лейтенант, человек благовоспитанный и любезный, кивнул, но клинок вернул.

– Вы окажете мне услугу, проводив меня на холм, – сказал лейтенант и попытался завязать разговор на школьном французском. – Что-то вдруг похолодало, не так ли?

Француз согласился – да, похолодало. Впрочем, он согласился бы и с противоположным утверждением. Капитан дрожал. Он весь перепачкался в крови, но не своей, а чужой, крови тех, кто погиб рядом с ним. Он шел, а повсюду лежали убитые и умирающие, и кто-то просил о помощи, а он ничего не мог для них сделать. Перед его глазами стояли штыки и лица, жаждущие крови.

– Это была буря, – сам не зная почему, сказал он.

– Нет, думаю, жары уже не будет, – ответил лейтенант, неверно истолковав реплику собеседника.

Музыканты 43-го и 52-го собирали раненых, почти исключительно французов, и относили их к мельнице, откуда выживших должны были отвезти на подводах в монастырь, где ожидали костоправы.

– Если завтра будет хорошая погода, – продолжал лейтенант, – мы надеемся сыграть в крикет. Вы, мсье, когда-нибудь видели, как играют в крикет?

– Крикет? – Француз растерянно посмотрел на красномундирника.

– Да, мы собираемся сыграть, если погода или война не помешает.

– Никогда в жизни не видел крикета.

– Когда попадете на небеса – надеюсь, это время наступит нескоро, – вы будете каждый день играть в крикет.