Побег из Невериона. Возвращение в Неверион

Он впервые ощутил нечто вроде вины за то, что ее насиловал, и больше ничего такого не совершал. Позвольте вам напомнить, что речь у нас идет о желании.

А вы думали, что о похоти?

И не можете найти упоминаний о желании в предыдущем рассказе? Перечитайте и увидите на каждой странице, как оно росло и развивалось в сознании Клодона. Оно было в нем еще до того, как он украл жареную козлятину. Мелькало в его мыслях, когда он висел в углу житницы, ожидая наказания. Он думал о нем, подкрадываясь в ночь своего бегства к хижине родича-пристава, и на рассвете следующего дня, когда сидел у дороги и чуть не плакал. Думал, сидя на перилах моста перед тем, как к нему подошел хозяин мертвецкой. Желание таится в каждой паузе, между всеми предложениями предыдущей истории и продолжит это делать в последующей.

Какие бы материальные силы и неведомые ему экономические мотивы ни влияли на Клодона, желание всегда лениво ждало впереди, чтобы тащить его в нужную сторону. Какая бы выгода или каприз ни манили его, желание всегда маниакально толкало сзади. Если оно до сих пор не проглядывало в нашем рассказе, то лишь потому, что его можно уподобить прорехе на месте выбившейся из ткани нити: опытный ткач сразу поймет, что за нить там была, по расположению соседних.

Не странно ли, как быстро Клодон понял, что желание и похоть, по крайней мере в его случае, вместе не ходят? У себя в деревне он никогда не искал утех с женщинами, воплощавшими его идеал, понимая, что идеала на самом деле не существует. Он сам состряпал его на манер деревенского певца, берущего строчку из одной песни, припев из другой, куплет из третьей, слышанной от проезжего возницы, – а поколение спустя вся деревня уверена, что в балладе этой говорится о действительном случае с чьей-то прабабкой.

В Колхари ему порой виделся этот идеал или часть его (хотя полностью и так близко предстал лишь в тот день под мостом), но Клодон не приближался к нему по причине, упрощенно называемой страхом отказа.

9. Клодон, стоя напротив женщины у разделявшего их потока, смотрел. Улыбался. Думал. Не дышал.

Женщина, возможно, сказала что-то, сделала какой-то жест, просто моргнула пару раз… а может, и нет.

На счет двадцать Клодона зашатало, на счет сорок у него потемнело в глазах. Он ступил по колено в воду, рассадил обо что-то ногу, влез на другой камень, вернулся к опоре, столкнулся на лестнице с грузным мужчиной, обругавшим его, вышел на мост, облокотился на перила, дыша со свистом; потом закрыл глаза, присел и прижался к камню щекой. На смену полнейшему ужасу, наполнявшему звоном все тело, пришел страх, что кто-то его увидит и все поймет. Но ему было уже все равно.

Чуть позже он поднялся на дрожащие ноги и огляделся.

Трижды попытался сосчитать до десяти, каждый раз сбиваясь, спустился до половины лестницы, заглянул под мост. Солнце бросало мерцающие блики под арку.

Женщины не было.

Вернувшись на мост, он впервые заметил, что его правая нога оставляет на камне кровавые следы. Постоял, прислонясь к перилам, и снова спустился вниз.

Левая нога еще немного дрожала.

Женщина, должно быть, поднялась по лестнице с другой стороны. Он искал ее три дня. Ходил по мосту из конца в конец – не оттого ли мост получил свое имя? Клодон считал себя сильным парнем. Слабость, ужас, помутнение рассудка, овладевшие им при виде той женщины, столкнувшие его в воду, разбившие ногу в кровь, казались ему чем-то неправильным. Более близким к безумию, чем к влечению. Теперь он высматривал ее на Старом Рынке и в переулках, ведущих в торговый квартал.

Как-то вечером, три недели спустя, когда луна взошла рано и задержалась на небе допоздна, он вдруг увидел ее с какими-то молодыми людьми – состоятельными, судя по туникам и сандалиям (уж верно состоятельней, чем она). В серебристом лунном свете ее глаза казались густо накрашенными, и ни рук ее, ни ног он не видел. Но это была она. Юноши, смеясь и болтая – Клодон замер, не дыша – шли, похоже, на мост вместе с ней.

Она прошла мимо, не видя его.

Вид у нее был счастливый.

Его колотящееся сердце мало-помалу затихло.

Больше он ее не видал.

Искать ее снова (а он уж было начал искать, не ее, так похожую) противоречило здравому смыслу.

Потеть над какой-нибудь девкой (или над мужиком, обещавшим за это пару монет), зажмурившись и вызывая в памяти руку, ногу или глаза прохожей незнакомки, было куда безопасней.

И еще: с того мгновения под мостом его всегда слегка возбуждали накрашенные глаза ленивых (или куда как суетливых) продажных женщин. Зная, что заменяет краска, он откликался на нее, как на памятный знак.

10. Но прежде чем вернуться к Клодону во дворе таверны, улыбающемуся женщине в окне как когда-то той, под мостом, мы должны рассмотреть еще одно течение, проложившее по его жизни не менее извилистый путь: похоть.