Побег из Невериона. Возвращение в Неверион

– Ну что ж. За этот день мы сполна насладились беседой. – Мужчина говорил теперь приветливее, чем раньше. – Я получил представление о том, каков ты теперь, каким был в детстве, каким мужчиной ты станешь. – Обойдя пруд, они подошли к еще одной двери. – Вот мои комнаты. Сегодня ты чуть ли не первым делом сказал, что не прочь заработать, и я хочу кое-что тебе предложить.

6. Отголоски этого юношеского приключения вошли в недавний сон Клодона, но вряд ли он мог его запомнить в таких подробностях. Скажем лучше – пока он стоит во дворе деревенской таверны и пялится на лицедейку в окне, – что он предпочел забыть те незрелые отклонения от центра своих желаний. Можно ли сказать, что два случая, тот и этот, равны и противоположны? Равенства между ними нет. Противоположность? Гм-м… Но в той степени, в какой они отражают друг друга, можно предугадать, что будет дальше, если рассмотреть соотношение между похотью и желанием в жизни Клодона. О первой мы не упоминали вообще, второе лишь слегка обозначили.

7. В то время, когда механическое воспроизводство еще не ввело стандартов на красоту, вкусы Клодона в отношении женщин были обычны для мужчины его эпохи, класса и положения. Он, как и большинство мужчин Невериона, предпочитал молодых. Как и большинство мужчин Невериона, предпочитал физически крепких. Многие мужчины хотели, чтобы женщина при этом была покорной, но некоторые надеялись, что кой-какой огонек в ней все-таки будет. Друзья последних часто смеялись и заявляли, что им самим только такие, с огоньком, и нужны – если при этом женщина все же подчиняется мужским указаниям. Чувства Клодона в отношении покорности и огонька были такими же двойственными.

Но кое-какие черты в его идеале женщины делали его, как он был уверен, не таким, как все. Он не мог, например, сказать, откуда у него взялась одержимость женскими пальцами – да не просто пальцами, а ногтями. Не забывайте, что в то далекое время даже те, кого мы назвали бы средним классом, работали в сельском хозяйстве и длинные ногти вряд ли могли отпустить, – но Клодона с детства завораживали даже чуть-чуть отросшие. Первым предметом его молчаливого обожания стала жена родича-пристава – застенчивая, хрупкая и болезненная. Клодон был строптивый мальчишка, но соседи стали замечать, что ее просьбы он выполняет, в отличие от просьб и приказов прочей родни. Одним из самых дорогих воспоминаний Клодона было, как он, шести-семи лет, сидит у нее на коленях в тени дерева и касается кончиков ее пальцев кончиками своих; она рассказывает ему что-то о безымянных богах, но он не слушает, он и без того счастлив. Когда же к одиннадцати годам в нем пробудились гормоны (этого слова в Неверионе не знали), страсть распространилась еще и на ноги. Тут уж ногти были ни при чем.

У девчонки с заячьей губой была тетка – с нее-то и началось. Клодон сидел на песчаном склоне за деревней, а она прошла мимо босая, держа на бедре корзину с какой-то лузгой. Ему бросились в глаза ее щиколотки, ее необычайно узкие пыльные ступни. Длинные пальцы на каждом шагу растопыривались, будто нащупывая в земле нечто тайное, не отражающееся на ее коричневом лице под жесткими черными волосами.

Клодон посмотрел на ее руки с короткими топорными пальцами. Откуда у женщины с такими руками такие ноги?

Когда она ушла, он, в третий раз на дню, начал мастурбировать, воображая себе женщину молодую, сильную, с огоньком (но умеренным), с руками как у жены пристава и ногами как у этой… Результат его поразил!

С тех пор он поделил всех деревенских женщин на две категории. У одной, куда входили примерно две трети, ноги интереса не представляли, зато другая, чья численность приятно удивила его… Этим привилегированным особам он улыбался, норовил пройтись с ними рядом; в его фантазиях они оборачивались к нему и касались его чьими-то чужими – большей частью – руками. Если бы кто спросил (но никто не спрашивал – ни скорые на упрек старейшины, ни лоботрясы вроде него), он бы горько пожаловался, что ноги жены пристава совсем не подходят к ее прекрасным рукам.

В Колхари Клодон усовершенствовал, углубил, расширил свои желания. На первых порах его поразило, что примерно четверть городских женщин ходят в башмаках – и зажиточные, и бедные тоже. Целое сословие, чьи подъемы и пальцы скрывает гнусная кожа или парча (для него не менее гнусная). Примерно столько же носили сандалии, жестоко его дразня своими ремешками и пряжками. Пришлось поневоле ограничиться босоногими, которые, и мужчины и женщины, здесь водились в подавляющем большинстве. Пробыв неделю в большом городе, он сделал удручающий вывод, ускользавший от него дома: красивые руки бывают в основном у богатых женщин, которые как раз и ходят обутые.

Впрочем, усовершенстование, углубление и расширение, о которых мы говорили, не имели отношения к женским рукам и ногам. Это касалось… глаз! Он открыл их для себя в свой первый месяц, шатаясь по Мосту Утраченных Желаний.