Победительница

Я быстро привыкла к Константину Константину, он даже мне начал нравиться. Не как мужчина, это было исключено, а как человек, как духовная субстанция. В своем доме он выделил мне целый этаж71, где я могла спокойно заниматься книгами, слушать музыку и тренировать свое тело, потому что предстоял конкурс «Мисс мира». Он должен был состояться в курортном городе... Не помню, то ли Адана, то ли Анадырь... Неважно. На этот раз меня курировала зарубежная солидная фирма, представители которой часто встречались со мной, вели предварительную работу, заключавшую много формальностей, – в частности, они специально возили меня на медицинский досмотр в Швейцарию и вообще, как я потом выяснила, собирали обо мне сведения. Чуть всё не рухнуло, когда они добрались до наркотической клиники, где я лечилась, но умные хозяева и руководители клиники имели совсем другую вывеску на воротах, на которой значился лечебно-отдыхательный профилакторий. Организаторы не хотели неприятностей, если выбранная «Мисс мира» окажется бывшей наркоманкой, проституткой или порноактрисой. В конце десятых годов прошлого века этой неполиткорректности отборочных комиссий был положен конец, с триумфом была избрана первая «Мисс мира» – больная СПИДом порнозвезда, которая целый год ездила с благотворительными акциями и собирала средства на лечение больным, а потом вышла замуж за султана какой-то нефтеносной арабской страны и прожила, насколько я знаю, еще лет девяносто, так что история не совсем понятная.

Итак, я занималась подготовкой, учебой, а время от времени ходила с Константином Константином на презентации и выставки, куда его приглашали как художника и эксперта, хотя он сам не выставлялся. Все видели, что он со мной, поэтому женщины на него не покушались. С обратной стороны, и мужчины, видя, что я занята, хоть и пытались подать какие-то знаки (были сообщения, электронные письма и т. п.), но все-таки не так открыто.

Вечерами мы часто были в гостиной – я в своем дальнем углу, он в своем, я читала, он рисовал. Время от времени он смущенно поглядывал на меня. А ко мне периодически подкрадывалась странная мысль. Вот, думала я, Володечка, практически идеальный мужчина, который может стать твоим отцом. Тихий, спокойный, заботливый... Но это означает последнюю гавань, а линкор моей души это не устраивало – хотелось распустить паруса и плыть по морям всего мира.

Однажды я попросила разрешения посмотреть его картины.

Он провел меня в огромную свою студию, всю увешанную его многолетним творчеством. Это был фантастический мир других миров, но без звездных войн и катаклизмов, а если где и было извержение космического вулкана, оно выглядело безобидным. Космос у Константина Константина казался ручным и изумительно стерильным, у него не было абстрактных композиций, не было огненного пламени и бушующей плазмы, а если и были, то за бортом корабля, как панорама из иллюминатора, в самом же корабле – чистота, уют и обязательно люди. Без людей картин не было. Тоже стерильные, с правильными, как я уже упоминала, фигурами и чертами лица – идеальные представители человечества, которые с детским любопытством, с энергичными исследовательскими улыбками вглядывались в окружающие чудеса. Это был обитаемый космос, но при этом все-таки космос – яркое, неведомое, красивое.

Все это я высказала Константину Константину и удивилась, что он, имея знакомства со всеми известными галеристами, не попробовал хоть раз устроить выставку своих работ.

– Это смешно, – пробормотал он.

– Ничего смешного, – сказала я и немедленно позвонила галеристу Марату Гельману, с которым была хорошо знакома. Он сразу же заинтересовался и, не имея сам времени, прислал своего специалиста. Тот ходил возле картин, хмыкая, а потом при нас проконсультировался по телефону с Гельманом и сказал:

– Через две недели шеф сам заедет.

Шеф заехал, походил, покачал головой и сказал:

– Сейчас в голову никому не придет такое выставлять. Но это и хорошо. Через месяц устроим пробную экспозицию.

А Башмаков начал отбирать картины, попросив меня помочь.

– Вот это неплохо, – говорила я.

– Нет, – морщился Константин Константин. – Не то.

И откладывал влево – там росла гора забракованных картин. Справа же было не больше дюжины. Но и из этой дюжины, пересмотрев, Башмаков отправил влево еще четыре, потом еще две, а потом и всё остальное. Справа осталась пустота.

– Мне нечего показать людям, – мрачно сказал он и ушел спать, не дав мне высказать ни одного отговорочного слова.

Ночью я проснулась от звуков.

Прошла в студию.

Увидела: Константин Константин стоит перед холстом, квадромузыка играет что-то мощное и трагическое, а он покрывает полотно широкими мазками. Вот отошел, осмотрел, оглянулся и увидел меня. И сказал:

– Пойми, ты ведь тоже там будешь. Я не могу показывать в твоем присутствии ту мазню, которая у меня была. Я должен выйти к людям с новым качеством.