Побѣдители

– На орбите, извини за уточнение. Нет, только я там такой, остальные скромные. Нелли, мне бы очень нужно было к тебе заехать на несколько минут. И хорошо бы сегодня.

Я, еще сонная, кинула взгляд на старые напольные часы. Что же, еще есть часа три до того, как за мною заедут, как грозились, Роман с Эскиным.

– Хорошо, я буду ждать.

– Merci. Я при встрече все объясню.

Отсоединившись, я прошла на кухню. Катя, выдраившая накануне квартиру, оставила заодно кучу провизии. Так что вместо чаю я могу сделать для Миши гоголь-моголь, он с детства обожает.

Как же странно оказаться у себя дома… Словно бы впрямь воротилась из Рима. Не из Рима, увы, но из областей туманных и темных.

Недолго дому пустовать. Скоро воротится с Саарема мама, а стало быть, начнут появляться ее коллеги, сделается звонко от смеха племянниц, которые станут на улице Вавилова частыми гостьями. Ой, ведь сестре на днях надо будет нанести визит, а стало быть, успеть купить девочкам подарки… Осень грядет. Промелькнет потемневший в бронзу, с до белизны выгоревшими в Гоби волосами отец, но ненадолго – дня на три. А затем отбудет к дяде Сергей Константиновичу – бить глухарей и удить хариусов в Прикамье, до первого снега.

На журнальном столике успела скопиться груда газет, даром что не так уж много их выписываем. Я машинально развернула «Московские новости». О, а тут прелюбопытная развивается коллизия. Стоит того, чтоб залезть в кресло и толком прочесть.

Купеческое собрание вновь подняло свою излюбленную тему. Хотят перед своим зданьем собрания, на Малой Дмитровке, ставить памятник под названием «Купеческая Честь». Название давно уж прижилось, а памятника нет. Есть проект, очень красивый, скульптора Карташёва. Памятник предполагается двойной: Ивану Васильевичу Четверикову и Сергею Ивановичу. Проектировщик выразительно схватил момент, где пожилой предприниматель обращается с наставлением к сыну, одновременно являя собою образ душевной муки и несокрушимой воли.

Помню, годов одиннадцати я буквально год не выпускала из рук роман «Граф Монте-Кристо». Заканчивала, и почти сразу начинала сначала. С детьми такое бывает иногда. Заворожит незнамо что – и не отдерешь.

Папа до сих пор не оставил привычки заглядывать мне в книгу через плечо. А тут я как раз читала, еле справляясь с волнением. Старый Моррель возражал сыну, пытавшемуся отобрать у него пистолет:

«Видя, какой смертью я погиб, самые черствые люди тебя пожалеют. Тебе, может быть, дадут отсрочку, в которой мне отказали бы. Тогда сделай все, чтобы позорное слово не было произнесено, возьмись за дело, борись мужественно и пылко. Живите как можно скромнее, чтобы день за днем достояние тех, кому я должен, росло и множилось в твоих руках. Помни, какой это будет прекрасный день, великий, торжественный день, когда моя честь будет восстановлена, когда в этой самой конторе ты сможешь сказать: мой отец умер, потому, что не был в состоянии сделать то, что сегодня сделал я, но он умер спокойно, ибо знал, что я это сделаю41».

«Ну и зачем тебе читать эти выдумки?» – спросил папа.

Я не нашла слов в ответ от возмущения. Ведь это же так благородно, ну и что, что выдумка, зато какая прекрасная!

«В жизни все вышло много благороднее, – заметил папа. – Но никакой Монте-Кристо не выскакивал из-за угла с мешком золота в последнюю минуту, чтобы всех спасти. Не знаю, как во Франции, а вот у нас в России такие купцы были на самом деле».

Он порылся в книжных полках, и в конце концов извлек роскошно изданный мемориальный альбом.

В тот день я позабыла про Дюма. С невероятным волнением я читала историю фамилии Четвериковых, рухнувших было в разорение после двух столетий преуспеяния.

Ах, как красиво! Не имея в ящике кассы ни рубля на грядущий утром платеж, Иван Васильевич Четвериков написал ночью письмо сыну и пустил пулю в лоб в конторе Городищевской суконной фабрики. Это была зима 1873-го года. Прочтя отцовский завет, двадцатиоднолетний Сергей поставил крест на чаемом поприще музыканта. Он предстал перед кредиторами, выразив намеренье продолжить дело отца. Совещание кредиторов и в самом деле постановило «не теснить» наследника, а Московский Купеческий банк выдал на десять лет значительную ссуду.