Побѣдители

Я поднялась на ноги, я подошла, поймала взгляд террориста. Вероятно глаза мои были немногим безумнее, чем у него самого. И – глядя одними безумными глазами в другие – я выплюнула ему в лицо чудовищное, нелепое, немыслимое слово:

– Ленинград.

Глава XLI Сошествие во ад

Костер шарахнулся назад так, словно ему поднесли к лицу горящую головёшку. Наручники впились в дернувшиеся руки – но он даже не заметил боли.

– Не может быть… Ты профанка… Случайно услышала… Ты не знаешь, что это за город! Нет!

– Имя своего маньяка вы прилепили к Петрограду, – жестко ответила я. – Это Петроград.

Я услышала за спиной движение Ника, но я не могла даже оглянуться, разлепить взгляды. Я только мимолетно взмолилась про себя, чтобы Ник понял и не мешал.

– Ты… ты медиум?… – Костер словно видел меня впервые. – Не верю. Докажи.

– Докажу. – Я рассмеялась. Отдельные картинки крутились в моей голове, складываясь в узоры, как стёклышки калейдоскопа.

– Мы в Москве… Москва осталась Москвой. Но она больше разорена, переделана. Храм Христа Спасителя взорван… Плиты с именами героев 1812 года растерты в порошок – ими посыпаны парковые дорожки. «Нет ничего для вас святого! И разве это не позор, Что «шапка золота литого»

Легла на плаху под топор! Прощай, хранитель Русской славы, Великолепный храм Христа,

Наш великан золотоглавый,

Что над столицею блистал!90» А сейчас… Сейчас там выкопан бассейн для плаванья. Гигантская круглая лужа. Над ней всегда висит водный пар. Бассейн сделан и в Петербурге, в том, который Ленинград, прямо в кирхе, что на Невском. Пролетарки с голыми ляжками плещутся над местами алтарей. Нет больше памятника Славы – того, что из турецких ядер. Разрушена церковь в память Цусимы, два костела, часовня на Троицкой…

Глаза Костера разгорались вожделением. Он весь обратился в слух.

– Екатеринбург вы прозвали Свердловском, Самару – Куйбышевым. Сейчас живет уже второе поколение – на три четверти некрещеное. Может статься – и больше. Умерших большей частью лишают погребения – сжигают по язычески. Гигантские печи дымят прямо в городах.

– Жертвенные… Во имя нашей власти. – Костер облизывал губы слишком длинным языком.

– Сейчас ваша власть чуть приутихла… Ограничивается мертвыми, меньше живыми. Она уже не истребляет невинных без суда, не принуждает сотни тысяч к рабскому труду… Да что там, рабскому. В Древнем Египте рабы жили лучше. Сейчас времена массового рабства миновали. Но жизнь беспросветная, серая… Не голод, но скудость… Не нищета, но убожество… Теснота жилищ, несвобода передвижения по стране… Нельзя заказать номер в гостинице… Нельзя без позволения поселиться в столице… Столица сейчас здесь, в Москве, как в восемнадцатом году… Цензура… Жесточайшая цензура. Мысль задыхается… И над всем этим тусклым миром – ваши идолы, ваши знамёна… Полчища идолов, леса красных знамён, но от них веет уже не кровью, а скукой, мертвой скукой.

– Войны… Скажи что-нибудь войнах.

– Была огромная война в середине века. Полпланеты залито кровью. Но вы выиграли от этой войны… Большевики теперь правят не одной страной, а третью Европы.

– Все сходится. – Костер смотрел на меня так же алчно.

– Ты видишь то же самое?

Мысленно я всё умоляла Ника молчать. Я нашла цель Костера, но я не знаю, что с этим делать. Я не отрывала от него взгляда. Я перешла с ним «на ты».

– Нет… – К моему изумлению ответил Костер. – Я не вижу. Не вижу ничего. Никогда не видел. Я не медиум.

– Расскажи. – Это было хуже, чем дотронуться до сдохшей змеи. Но я сделала это: я положила ладонь ему на плечо.

– В первый раз я столкнулся с этим в летнем лагере… В Калифорнии… В нашем лагере, красноэмигрантском, для маленьких комсомольцев… Мой сосед по палатке… Я подумал тогда, он просто мечтает. Хотя у него здорово получалось. Потом в колледже… Один студент, вовсе даже американец… Ему на Россию было наплевать, но он рассказывал про большую войну середины века… Совпадало. Они не знали друг друга, но все совпадало. Я научился угадывать таких людей… Я искал… Пятеро, пятеро, не знакомых между собой… Ты шестая. Тебя я не разгадал.

– Тебе все объяснили – в ложе? Это и есть – настоящее знание?

– Да. – Костер взглянул через меня на Ника. – Ад или рай, куда мы еще отправим не только тебя, русский царь, не только твою сестру, но и французского сопляка, это выдумки, поповские сказки.

– На какое же бессмертье рассчитываете вы? – вслепую подыграл мне Ник.

– Множественность миров – материальна. Ученые ее еще разъяснят. Когда мы и здесь возьмем науку под свой контроль. Не все ее слышат, очень немногие. Но каждый человек существует здесь и там… Здешнее тело мне только помеха. Умерев здесь, я окажусь полностью там. Физический закон. Тут убудет, там прибудет. Там, где все мое, там где власть… власть… Здесь еще – работать и работать, а там – готовое, незыблемое… Любое умиранье ради этого не страшно. Каждый человек существует там и здесь.

– Не каждый.

Я смотрела на Костера, не скрывая торжества. Я знала, я действительно знала. Мне никогда еще не удавалось увидеть картину столь четкую, столь полную.