Победа для Гладиатора

Запотевший графин с водкой. Солёные грузди со сметаной. Хрустящие бочковые огурцы, резкие, кислющие, аж челюсть сводит. Такие уж сам солит Ефремыч. Но под водочку - самое то. Как и перетёртый хрен, что я с удовольствием мажу на чёрный хлебушек. Самолепные пельмешки с бульоном, от которого поднимается густой аромат, дополняют эту идиллическую деревенскую картину.

Бывший тесть всё подкармливает бывшую подругу своей дочери. Он ей явно рад, хоть после пары рюмок объятия его становятся совсем не отеческими.

- Может хоть сальца кусочек? - предлагает он очередную тарелку и выдвигает убедительный довод: - Сам солил.

- С чесноком? - придирчиво осматривает покрытый красным ободком нежнейший ломтик сала Наденька. - А то у меня ещё сегодня встреча.

Она поднимает на меня глаза. Если со мной, то я вряд ли замечу хоть какой-нибудь запах после ударных порций хрена, перца, горчицы, на которые с удовольствием налегаю.

- Нет, нет, чеснока тут даже в пельменях нет, - улыбается ей Ефремыч. - Аллергия у меня на него. С детства.

Ещё один неопровержимый аргумент. Умеет он добиваться своего. И Наденька кладёт в рот тонюсенький кусочек так красиво, что даже я плотоядно сглатываю. А раскрасневшийся Ефремыч целует Наденькину благословенную ручку.

И разговор плавно уходит в детство. Причём в Светино. Как умерла её мама. Наденька кивает. Да, она в курсе, тогда они уже учились со Светой в университете. Именно тогда эта девочка «из ниоткуда» и вцепилась в неё мёртвой хваткой. Это Светке с доходами Ефремыча было легко. А Надя подрабатывала, где могла, чтобы оплатить своё обучение.

У них на двоих прошлого определённо больше. Когда я познакомился с обеими подружками, жена Ефремыча уже умерла, а Светка уже перешла с травки на то, что покрепче.

Они мило беседуют, а я тупо надираюсь. Уйду в астрал, зависну у Ефремыча на все выходные, и никакая Наденька мне будет не страшна. Пусть едет по своим делам без меня.

И никакая девчонка, так глупо подарившая мне свою девственность, меня здесь тоже не достанет. Даже не буду думать, как грубо в неё ворвался, как ей, наверное, было больно, как я сдуру ничего не понял… Чёрт!

Всё, не могу о ней. Я в прошлое, в пополам, в запой. А она пусть останется в настоящем. В том, в которое я когда-нибудь обязательно вернусь.

17. Виктория

- Лен, ну не плачь, что-нибудь придумаем.

На кухне я успокаиваю рыдающую Ленку, как могу.

- Что, Вика? Что придумаем? - по имени она меня называет только во время самых тяжёлых житейских невзгод. - Двести пятьдесят тысяч! Ты вообще представляешь себе такую сумму?

- Не представляю, - качаю я головой.

- Хотя они могли бы назвать и миллион за операцию, - всхлипывает Ленка. - Или пять. Мне одинаково. Где я? А где те двести пятьдесят тысяч?

- Лен, ну, правда, придумаем, - глажу я её по худенькой спине. - Я устроюсь на работу и возьму кредит. Артуру твоему тоже немного дадут.

- Вик, - она поднимает на меня зарёванные глаза. - Даже если ты завтра найдёшь работу. С хорошей белой зарплатой. Всё равно тебе дадут кредит только через полгода. А операция нужна уже сейчас. Понимаешь? Сейчас! Хотя бы на один глаз. Иначе будет поздно. При такой слепоте начинает неправильно формироваться зрительный центр. И через полгода, когда до нас дойдёт бесплатная очередь, уже может быть поздно. Совсем поздно. Навсегда.

Её губы опять предательски дрожат, голос срывается, но она всё равно это произносит:

- Сейчас у него ещё есть шанс стать зрячим, но не через полгода.

Мы плачем вместе, на плече друг у друга. Как всю жизнь мы плачем с Ленкой. Только так плохо никогда ещё не было. Ей. Мне было. Когда умерла мама. Десять лет прошло. Даже не верится.

- Как там мой батя, кстати? - спрашиваю, чтобы хоть как-то её отвлечь.

- Видела его недавно в магазине. Спивается. Не посылай ты ему, Беда, деньги. Толку с них! Мать говорит, за квартиру он всё равно не платит. Зато там у него такой шалман. Получат твои деньги и гуляют, пока не пропьют.

- А кто тогда ему пришлёт, если не я? - тяжело вздыхаю. - До пенсии ему ещё как до Луны. Я бы притащила его сюда, хоть под присмотром бы был. Так и он не едет, и бабушка сказала, чтобы ноги его здесь после маминой смерти не было. Она считала, это он её в могилу загнал, а не рак.

- А что ты ему, нянька? - вытирает глаза Ленка. - Мог бы и на работу устроиться. Руки-ноги есть. Но ему зачем, пока ты его кормишь?

Её слова, наверное, справедливы. Только не могу я бросить отца. Да и Ленку не могу.

- Не сцы, подруга, - хлопаю я её по плечу. - Что-нибудь придумаем. Вырву я свои кровные у Гремлина из глотки. Вернётся завтра с отдыха - и вырву. А там прилично будет. Если договоришься хотя бы на отсрочку, на оплату частями, то есть шанс всё уладить. Хоть вагоны разгружать пойду, а мелкому твоему пропасть не дадим.

Мы синхронно вздыхаем. И я встаю, чтобы поставить чайник, а Ленка идёт в комнату за проснувшимся малышом. Ленку надо кормить, поить чаем со сгущёнкой. А то у неё от всех этих расстройств ещё, не дай бог, молоко пропадёт.