— Лида, а не починишь ли ты мне пиджак?
— Хорошо, принеси.
Но Генка даже тут не удержался от шпильки:
— Чини, чини, но уж, пожалуйста, поаккуратнее, чтобы не получилось как с блинами.
— И что ты пристал с этими блинами, вот смола! — удивляется Есенков.
— Так ведь ты видел, как она блины пекла?
— Мало ли чего мы не умели — научились. Если бы тебе с тремя товарищами приказали в сорок первом году уничтожить бронепоезд, у тебя бы получилось хуже, чем у нее с блинами.
— И не смей больше говорить про эти блины, — кричит издали Лида, — а то сам будешь пиджак чинить.
— Ну не буду, не буду… Пойдем-ка, Тимофей, от греха, а то и в самом деле не починит.
Оба поднимаются и идут куда-то, а я в полутьме и в тишине, нарушаемой звоном комаров, вспоминаю историю с блинами.
Несколько дней назад, уходя на встречу с Батей, я заглянул на кухню. Так называли мы место вокруг костра, на котором готовилась пища. Там стояли два чурбака — вся наша мебель, несколько ведер и котелков — вся наша посуда. В ведрах увидел я все тот же партизанский картофельный суп с мясом, который мы едим беспрерывно вот уже около года и который надоел нам хуже, чем комары.
— А что на ужин будет?
— Картофельный суп с мясом, — уныло ответил повар. Ему и самому надоело это неизменное меню, но приготовить что-либо другое он не сумел бы: ведь он не был специалистом, а был таким же солдатом, как и другие его товарищи.
Заметив тут же на кухне мешок и в нем немного муки, я спросил:
— Что за мука?
— Гречневая.
— Из нее хорошие блины бывают — гречаники. Знаешь?
— Еще бы не знать! — улыбнулся повар. — У нас даже песню поют: «Гоп, мои гречаники, гоп, мои били».
— Ну, уж насчет белых-то ты и не думай, а вот хоть бы черными угостил…
После моего ухода повар решил сделать блины и на помощь позвал Лиду: она — девушка, должна уметь. Лида обрадовалась — ей тоже надоел партизанский суп — и взялась за дело. Налила молока, разболтала.
— Сковородка есть?
— Нет.
— А на чем же печь?
— На чем-нибудь. Давай в котелке попробуем.
Поставили солдатский котелок на угли, смазали салом, но, когда налили на донышко тесто, оно прилипло, пригорело и никак нельзя было перевернуть блин. Лида пробовала ножом, но у котелка стенки высокие, опрокидывала котелок — не вытряхивается, и в конце концов просто ложкой соскребла подгоревшее тесто и сложила в другой котелок.
— Первый блин всегда комом. Как-нибудь приспособлюсь.
Повар, видя, что дело не клеится, ушел — пусть Лида сама отвечает! — и разболтал в лагере, что Лида печет блины, замечательные блины. Генка Тамуров сразу очутился на кухне.
— Лидочка, ты в помощники к повару пошла? Вот хорошо! И радист, и диверсант, и электрик, и еще новый талант открывается. Вот жизнь будет мужу! Кому только такое счастье? Он, наверно, и не ждет, и не знает, что невеста тренируется в партизанских условиях. Вот бы мне такую жену!
— Ты в Рыбинске найдешь. Там все умеют.
— А что, наши девчата…
— Знаю, лучше всех.
— Лидочка, ты бы хоть угостила блинчиком… Попробовать.
— Не мешай!
Раскрасневшаяся, косынка набоку, Лида возилась у костра и не заметила, как Генка запустил руку в тот котелок, где лежала готовая продукция. Проглотил один комочек подгоревшего теста — не распробовал, схватил другой — и тут завопил:
— Эх, ты! Да разве это блины? Это — тесто горелое. Ты даже не посолила его.
— Разве? — Лида хотела рассердиться на Генку, но, вспомнив, что ведь и верно — не посолила, рассердилась сама на себя. Махнула рукой: — Ничего не выходит. Не буду… — И ушла.
Когда я вернулся в лагерь, Тамуров рассказал мне все: смех! Новый номер тамуровских последних известий! Но я не засмеялся.
— Ничего удивительного в этом нет. И у тебя бы ничего не получилось. Попробуй-ка блины в котелке печь.
— Я тоже думаю, — добавил Есенков. — Соломона заставь со всей его премудростью, и тот бы не справился.
Я вызвал Лиду:
— Не тужи, ты не виновата.
Тамуров вмешался:
— Да, как же!.. Она и не посолила.
— А ты, критик, — сказал я ему, — иди лучше и принеси соды. Кто-то из ребят достал — от изжоги лечатся.
— Слушаюсь.
— Пойдем, Лида, на кухню.
Пришли на кухню, и я стал распоряжаться:
— Бери кислого молока и сыпь муку… Соль есть, сода есть… Тамуров, раскладывай костер, и на него — два котелка. Сейчас будем жарить…
В котелки, когда они накалились, положили побольше жира и в растопленный жир — тесто. Получились не то оладьи, не то мелкие пончики.
— Попробуй, критик… Как?
— Ну, это хорошо, но ведь это не Лидины.
Эта история с блинчиками вспомнилась мне в полутемном, пустом шалаше, когда я не мог заснуть, отбиваясь от комаров., А снаружи опять доносился голос Лиды:
— Генка, бери свой пиджак… Где ты там?.. В Рыбинске покажешь невесте эти партизанские заплатки.
Кумом Макаром мы называли молодого веселого сибиряка Макара Кузнецова. До войны он работал на золотых приисках, мечтал об Институте цветных металлов, а потом фашистское нашествие вырвало его из привычной мирной обстановки. Тяжело раненный, он попал в плен, не долечившись, убежал из немецкого лагеря и теперь вместе с нами активно боролся против немецких захватчиков.