По ту сторону фронта

Все поднялись и пошли на поляну по протоптанной за день узенькой стежке, которая темной полоской вилась по снегу.

На противоположном конце поляны, у самого леса, слышались шум и дружный хохот. Направились туда.

Оказалось, партизаны, чтобы согреться, придумали забаву: привязав к березе оседланного коня, они заходили сзади и с разбега прыгали на него, пытаясь попасть в седло. Немногим удавалось это. Большинство, ударившись грудью или животом о круп лошади, падало в снег. Хохот вспыхивал то и дело. Дымников шумел больше всех, но зато дважды удачно вскочил в седло.

— Что кричишь, Сережка? — спросил Зарубин.

— Весело, товарищ капитан! Голос пробую, — отшутился Дымников.

— Кавалеристы из вас неважные, — сказал Зарубин и начал было снимать полушубок, чтобы показать, как прыгают настоящие кавалеристы, но в этот момент на востоке послышался едва уловимый гул.

Все на мгновенье замерли. Гул приближался. Опытное партизанское ухо уже улавливало рокот моторов советского самолета.

— К ямам! Зажигайте! — скомандовал Зарубин, застегивая полушубок и затягивая поясной ремень.

Партизаны засуетились на снежной поляне. Самолет был уже близко и начинал снижаться в поисках сигнальных костров. Летчик пустил белую ракету. Она на несколько секунд осветила все вокруг, выхватила из темноты поляну, лес, мечущиеся фигурки людей, затем распалась на мелкие брызги и погасла. Тогда стало еще темнее. Но через минуты вспыхнули, быстро разгораясь, шесть больших, в два ряда, костров. Сделалось опять светло и празднично. Летчик сбавил газ и решительно повел машину на посадку в коридор между кострами.

— Закрыть костры щитами! — громко распорядился Зарубин, когда машина, покачиваясь на лыжах, побежала по поляне.

Опять стало темно. Из-под щитов заклубился дым. Самолет остановился.

Из него выпрыгнул человек, за ним другой, и оба стали плясать, стараясь согреться.

— Кто прилетел? — подбегая, спросил Зарубин.

— Подполковник Гурамишвили! — отозвался один из гостей. — Будем знакомы.

Но Зарубин сначала сам представился старшему, как требовал устав, и лишь после этого пожал протянутую руку.

— Со вчерашнего дня вы уже не капитан, а майор, — сказал Гурамишвили. — Есть приказ командующего.

Затем подполковник поздоровался с Добрыниным, Костровым.

Подкатили две пары саней.

— Теперь окончательно замерзнем, — как-то безнадежно сказал летчик, усаживаясь в сани.

— А это зараз побачимо, — задорно сказал партизан-возчик и отпустил вожжи. Застоявшиеся кони взяли с места, так что летчик едва удержался в санях, схватившись за плечо Кострова. — Одно дело в небесах, другое в лесу, — засмеялся партизан, подстегивая коней.

В окружкомовской землянке сегодня было особенно тепло и уютно. Ярко горели, свисая с потолка, две маленькие электрические лампочки под бумажными абажурами. Добрынин предложил гостям поужинать, но, к его великому разочарованию, они отказались от еды, ссылаясь на то, что основательно «заправились» перед вылетом, два часа назад. Зарубин и Костров переглянулись и рассмеялись. Гурамишвили вопросительно посмотрел на них.

— Да вот наш комиссар промахнулся. От обеда отказался сегодня — готовился основательно с вами поужинать, и не вышло, — объяснил Зарубин.

Смущенный Добрынин с укором покачал головой.

Подполковник добродушно рассмеялся.

— Что же, придется согласиться выпить чаю. На большее мы, к сожалению, сейчас не способны.

Деловая беседа началась уже за чаем. Гости не располагали временем. Не позднее четырех ночи их надо было проводить в путь, чтобы до рассвета они успели миновать линию фронта.

Внимательно слушая доклад командира отряда, подполковник отпивал глотками кипяток и одновременно делал записи в своей полевой книжке. Это был типичный представитель солнечной Грузии: высокий, поджарый, с крупной головой: густая, повитая серебром шевелюра, широкий выпуклый лоб. Большие черные глаза смотрели уверенно, смело. Он изредка поглаживал рукой щеки, покрытые жесткой седоватой щетиной, и молча кивал головой.

Зарубин дал исчерпывающую характеристику состояния, боеспособности отряда, рассказал о возможностях партизан, отметил недостатки в боевой работе. Он доложил подполковнику и о потерях, понесенных отрядом, а потом коротко описал, как работают в городе Беляк и его товарищи.

По выражению липа подполковника можно было заключить, что доклад его удовлетворил.

С нескрываемым интересом выслушал он рассказ Зарубина об операции, проведенной Рузметовым, об освобождении пленных и захвате скота.

— Храбрецы! — похвалил Гурамишвили. — Замечательно! Правильно говорит наша пословица: «Если у воина железное сердце, то и деревянный меч в его руках — грозное оружие». Кто руководил операцией?

— Вновь назначенный начальник штаба отряда, младший лейтенант Рузметов, — ответил Зарубин.

— Рузметов? — переспросил подполковник.

— Да, Рузметов Усман, — подтвердил командир.

Подполковник попросил познакомить его с Рузметовым.

Нового начальника штаба нашли около больного Пушкарева и привели в землянку. Беседа сразу приняла непринужденный характер.