По ту сторону фронта

Улетел Гурамишвили с опозданием из-за совершенно непредвиденного случая. В четыре часа, когда подполковник уже собрался уходить и начал прощаться, в землянку вошел командир взвода, лейтенант Селифонов и обратился к нему с личной просьбой. Он просил взять письмо и опустить его в первый почтовый ящик.

— Пожалуйста! — сказал Гурамишвили и, пробежав глазами написанное на конверте, спросил с улыбкой: — Вы писали?

— Так точно, — ответил Селифонов.

— Надежда Васильевна — жена, невеста или только милая сердцу?

— Ни то, ни другое, — ответил Селифонов. — Надежда Васильевна — мать партизана из моего взвода, который подорвался на мине и ослеп. А письмо писал действительно я под его диктовку.

Гурамишвили смутился, сел и забарабанил по столу пальцами. Он не знал, что шутка примет такой оборот.

— Прости, брат, меня, — сказал он, — ляпнул я, не подумавши. И вот что… Письма я не возьму, а его самого, раненого, немедленно подготовьте.

— Опоздаем, товарищ подполковник, — напомнил летчик.

— Ему здесь делать больше нечего, — не обращая внимания на слова летчика, продолжат Гурамишвили. — Свое он сделал. Мы его вывезем. Действуйте! Я жду! — приказал он Селифонову, достал трубку, табак и начал закуривать.

— Светло будет, — сказал летчик. — Могут сбить…

— Ничего, ты выше забирайся… — бросил Гурамишвили.

— Да и сидеть вдвоем в одной кабинке невозможно, головы поотморозите, — настаивал летчик.

— Усидим, — успокоил его подполковник.

Раненого подготовили в полчаса. Быстрые кони за несколько минут докатили всех к «аэродрому». Подполковник приказал сначала усадить раненого, а потом с большим трудом втиснулся сам, почти по грудь выдаваясь из кабины.

Партизаны засуетились около винта, и раздались обычные: «Контакт!», «Есть контакт!», «Включено!»

Загудел мотор, подняв облако снежной пыли. Самолет легко покатился по снегу и взмыл вверх. В половине пятого все отправились в лагерь.

У крайней землянки, где горел свет, Зарубин попросил остановить лошадей, сошел сам и пригласил с собой Добрынина и Кострова.

— Надо заглянуть, кому там не спится, — сказал он.

В землянке возились Веремчук и Дымников. Оба при входе командиров вскочили с мест.

— Чего не спите, полуночники? — спросил Зарубин.

— Заказ Беляка выполняем, товарищ капитан, — доложил Веремчук.

— Не капитан, а майор, — поправил Костров.

— Простите, — сказал Веремчук.

Уже четвертые сутки Дымников и Веремчук конструировали комбинированный взрывной заряд. Веремчук, новый человек в отряде, попавший в него с группой отбитых у немцев пленных, оказался замечательным парнем. Дед Макуха про него сказал: «Голова у него там, где ей положено быть». Рыжая копна волос украшала его беспокойную голову, из-под белесых бровей задорно блестели серые глаза, в которых светилась безоглядная удаль. Нос у Бориса Веремчука был вздернут и, по общему мнению, больше чем следует. Но это самого Веремчука нисколько не смущало.

В плен к немцам Веремчук попал в январе, будучи раненным. Дважды пытался бежать, но его ловили. Собирался бежать в третий раз, но, как он говорил, «помешали партизаны».

Лейтенант Веремчук командовал в армии взводом мотоциклистов, а потому и посоветовал Рузметову захватить с разъезда два мотоцикла. То, что в лагере не было бензина, его не смущало. На другой лень после появления в отряде он с группой ребят из числа бывших военнопленных, с Сережей Дымниковым во главе, вышел на шоссе, а возвратившись, доложил, что «заправился на полгода». Партизаны притащили шесть немецких бидонов с бензином, которые Веремчук куда-то спрятал и с неохотой отпускал бензин не только на коптилки, но даже на зажигалки. Результатом этой вылазки кроме бензина были еще пять подорванных автомашин. С этой же операции Веремчук притащил четыре аккумулятора и наладил освещение четырех землянок и кухни.

— Недоучел малость. Можно было так рвать, чтобы все пять аккумуляторов остались, — жалел он. — Впредь будем умнее.

Из одного мотоцикла он устроил «электростанцию»: ручную сирену, снятую с подорванной автомашины, укрепил на сосне возле караульной землянки.

— Уж эта штучка по тревоге всех поднимет. Будьте покойны!… — говорил он.

Веремчук вдобавок хорошо владел немецким языком, чему был очень рад начальник разведки Костров. Он поставил себе правилом при встречах с Веремчуком разговаривать только по-немецки.

К заряду, над которым сейчас трудились Веремчук и Дымников, предъявлялись особые требования: небольшой вес и объем, мгновенное, безотказное действие, большая сила взрыва и способность не поддаваться разрядке.

В первый день работа не ладилась. Когда Рузметов, ревниво относившийся ко всяким минам и взрывным зарядам, поинтересовался, как идут дела, Веремчук с досадой ответил:

— Никуда не годятся, товарищ начштаба. Как на аэроплане: и тошнит, и выпрыгнуть нельзя.

Они выгнали всех жителей землянки, натаскали в нее взрывчатку всех видов, взрыватели разных систем. А сегодня конструкторские изыскания окончились пробой образцов. Три коротких и звонких взрыва, нарушивших вечерний покой лагеря, говорили о том, что ребята поработали не впустую.