По ту сторону фронта

Среди заключенных около ста коммунистов и комсомольцев, схваченных гестаповцами и доставленных в тюрьму из разных мест.

– Охраняется тюрьма крепко, – сказал Фролов. – Один часовой у ворот, на четырех угловых вышках тоже часовые. В караульном помещении постоянно находятся человек пятнадцать да на каждом этаже по два дежурных надзирателя.

– Ключи от камер у кого? – спросил Беляк.

– У надзирателей. На всякий случай ломики нужно припасти. Ломиком раз стукнул – и долой замок, а ключом в горячке, пока попадешь в дырку, много времени уйдет.

«Да еще перепутаешь ключи», – подумал Костров и сделал заметку в своей книжечке.

– Как фамилия начальника тюрьмы? – спросил он.

– Майор Квачке. Он немец. А его заместитель Шурпак – русский, из белогвардейцев, – ответил Фролов.

Обе фамилии также попали в книжечку начальника разведки.

Далее Фролов рассказал, что под тюрьмой есть большое бомбоубежище. Пользуются им все, кроме заключенных. Все караульные посты связаны между собой электросигнализацией. В кабинете начальника тюрьмы, его заместителя и в комнате дежурного стоят телефоны.

Костров продолжал делать заметки. В таких случаях полагаться на память было нельзя.

– Кто находится в больнице? – поинтересовался Беляк.

– Сейчас там народу немного, – ответил Фролов. – Но этих в расчет не принимайте. Кто попадает в больницу, через несколько дней – человек конченый. В больницу кладут после допросов.

Беседа с Фроловым заняла более часа. Условившись об очередной встрече, его отпустили. Костров сел писать донесение в лес.

…Когда Костров уже собирался спать и сооружал себе ложе, неожиданно появился Микулич.

И Беляк, и Костров по лицу старика сразу определили, что он пришел с какой-то важной вестью.

– Ты что, старик, на ночь глядя пожаловал? – спросил Костров.

Губы Микулича растянулись в ухмылке.

«Старый хитрец, – подумал Беляк. – Никогда сразу не выложит. Сейчас начнет загадки загадывать».

Так и случилось.

Микулич сел на камень, закрутил цигарку, раскурил ее. Делал он все это не торопясь, с хитрой улыбкой на губах.

– Спрашиваешь, чего пожаловал? Сейчас скажу… Помотался я по городу, а потом айда к себе. Полчаса назад, не больше. Вошел в сторожку, гляжу – и глазам своим не верю. Ажно дух у меня захватило. Сидит за столом и улыбается во весь рот. И кто бы, вы думали?

– Твоя старуха, конечно, – ответил Беляк с самым серьезным видом.

– Тьфу! – сплюнул Микулич. – А чего же у меня от нее дух захватывать будет?

– Как отчего? При одном виде, от радости.

– Тоже придумали!.. Совсем не старуха.

– А кто же?

– Иван Тимофеевич Бакланов!

– Кто?.. – в один голос вскрикнули Беляк и Костров.

– Бак-ла-нов! Бакланов. Понятно?

– Да ты что?!

– Точно так.

– Где же он сейчас? – спросил Беляк.

– А вот тут за стеной выстаивает…

– Ты в своем уме? – воскликнул Беляк и сорвался с места. За ним последовал Костров.

Но Бакланов уже показался у входа.

Если бы кому-либо из партизан пришлось увидеть Бакланова невзначай, то, конечно, никто бы его не узнал. Голова у него побелела, правая щека была сильно изуродована, левая рука не действовала. С прежним Баклановым никакого сходства.

Друзья горячо обнялись.

– Это тебя ресторан так преобразил? – внимательно разглядывая Бакланова, спросил Костров.

– Да, после ресторанчика, – с усмешкой ответил Бакланов. – По самый гроб я его помнить буду.

– Крепко! – сказал Микулич. – Родная мать не узнает.

– Спасибо, говорю, что хоть жив остался, – махнул рукой Бакланов. – Это главное. Я потом уже узнал, что после взрыва мало кто ноги унес.

– Но как же все это получилось? – спросил Беляк, вспоминая тот последний перед взрывом ресторана разговор, когда Рузметов наставлял Бакланова и советовал ему быть особенно осторожным в момент поджигания шнура.

– Так вот и получилось… Не нарочно же я. Не враг самому себе. Действовал правильно. Все помню, ровно это вчера происходило. Отлично знал, что в моем распоряжении оставалась минута или полторы. Но подвел меня этот старый хрыч Расторгуев. Только я вошел в свою комнату, запер дверь на крючок, выдвинул ящик стола, в который был выведен шнур, чиркнул спичку и опять задвинул ящик, как слышу – кто-то дергает дверь. Потом голос Расторгуева: «Открой, Иван Тимофеевич!» Я обмер. Но мне-то ведь все равно надо было выходить через эту дверь, не оставаться ж в комнате. Думаю: времени еще хватит – где полторы, там и две минуты. Надо бы мне открыть дверь, оттолкнуть Расторгуева и бежать, а я впустил его и стою как вкопанный. Он вошел, посмотрел на меня и спрашивает с усмешкой: «Деньги считаешь, что ли?» И тут я только сообразил, что стою и шепчу про себя, как учил Усман: «Тридцать один, тридцать два, тридцать три…» – секунды высчитываю. Уже к минуте подходит. «Пойдем», – говорю Расторгуеву. А он мне показывает на ящик стола: «Цигарку-то куда засунул! Гляди, дым валит! Пожару еще наделаешь. Загаси». И зачем я решил вернуться к столу, вместо того чтобы выскочить вон, не знаю. Только сделал шаг, и вдруг – хрясь!.. И больше ничего не помню.