По ту сторону фронта

Обоз стал у крайних домов, под стеной леса. Возчики выпрягли лошадей, задали им корму, а сами отошли в сторонку и задымили самокрутками.

– Папаша! – обратился Рузметов к Полищуку. – Пойди-ка понюхай, что за народ. Тебе по должности надо поинтересоваться.

Полищук зашагал к возчикам. С ним пошел и Макуха. Через несколько минут они вернулись.

– Ну как? – спросил Рузметов.

– Леший их знает, – ответил староста. – Сразу не доберешься. Сопят себе под нос, хмыкают, приглядываются, принюхиваются. Я их хочу прощупать, а они норовят меня.

– А откуда они? – поинтересовался Костров.

– Двое из Клепановки, четверо из Крапивной.

– А ты слыхал, – обратился Макуха к старосте, – что сказал про тебя тот чернобородый, когда мы от них пошли? Он, видать, думал, что я не услышу, а у меня уши – первый сорт.

Полищук, опасаясь подвоха со стороны острого на язык старика, попробовал отмолчаться.

Но Макуха не унимался.

– Ты слыхал? – спросил он посмеиваясь. – Или не хочешь признаться?..

– Не слыхал я ничего, – угрюмо сказал староста.

– Я скажу. Не обидишься?

– Чего же обижаться, – буркнул Полищук.

– Он говорит: «Вот бы этому борову немецкому воздух из брюха спустить. Ишь, нагулял жиру!» Он тебя, видно, за фашистского прихлебателя принял.

– Скажи, пожалуйста!.. – поежился Полищук. – Вот разбойник! Гляди, еще в самом деле пырнет.

– Не пырнет, – уверенно сказал Костров. – Но, по-моему, надо подумать о том, где достать «горючего». Тогда легче будет разобраться, что к чему. Возможно, язычки у возчиков развяжутся.

– Хм! Горючего! – ухмыльнулся Веремчук. – Легче летом снега достать…

Но староста неожиданно заявил, что «горючего» он может достать, сколько потребуется. Для этого ему надо лишь отлучиться из леспромхоза на полтора-два часа и взять из бригадных запасов, хранящихся у него, полмешка зерна. И хотя запас зерна был неприкосновенным фондом, Рузметов, в виде исключения, разрешил.

Полищук ушел. Через десять минут, сидя на санях и похлестывая пегую леспромхозовскую лошаденку, он выехал из поселка и быстро скрылся в лесу.

Возчики долго держались особняком, около своих лошадей. Они о чем-то мирно беседовали и густо дымили самокрутками. Потом один из них – тот самый бородач, что высказался по адресу старосты, – подошел к работающим партизанам. Он сел на большое нераспиленное бревно и достал кисет.

Борода у него была черная, вьющаяся и аккуратно подстриженная. Глаза с прищуром, умные, хитроватые. Сам крепкий, широкогрудый, приземистый. По виду ему было за сорок.

– Бог в помощь! – баском прогремел он.

– Спасибо на добром слове, – ответил кто-то из партизан. Бородач молча наблюдал за лесорубами.

Подошли остальные пятеро возчиков, поздоровались и расселись тут же на бревнах.

– До ночи управитесь? – поинтересовался вдруг чернобородый.

– Не управимся, вы подсобите, – весело ответил Охрименко.

– И то дело. Мы к этому привычные, – оживленно заговорил маленький худощавый мужичок. – Мы с Климычем, если начнем пилить, – небу жарко станет. У нас рука в руку идет, с песенкой да с присказкой. Уж если работать, так только с Климычем! Как, Климыч?

Чернобородый заерзал на бревне, кашлянул и не без иронии ответил:

– Известное дело! Ты у меня как хвост у коня болтаешься.

– Веселые вы, видать, хлопцы, не унываете, – заметил дед Макуха.

Он отставил пилу, разогнул спину и болезненно поморщился. Выпрямился и его напарник Охрименко, устало вытирая ладонью вспотевший лоб.

– А что толку унывать? – затараторил худощавый мужичонка. – Унывай не унывай, лучше не будет. Тоска сердце точит. А веселому и помирать легче. Я и помирать буду весело. У меня дружок был, Вавилой звали. Весельчак…

– Ну и балабон ты, Сидор, – оборвал чернобородый Климыч. – Нет тебе остановки ни днем, ни ночью. Одно – болтает и болтает.

Он затянулся последний раз, бросил окурок на снег, примял его ногой и встал.

– Ладно! Соловья баснями не кормят, – сказал он громко. – Давай подсобим ребятам. Ну-ка, Сидор, засучай рукава да впрягайся, а вы маленько передых сделайте.

Пила из рук Макухи и Охрименко перешла к Сидору и Климычу. «Сознательные ребята, с совестью», – подумал дед Макуха. Они с Охрименко присели в сторонке и закурили. Включились в работу и еще трое. Только шестой возчик, длинноногий рыжеватый дядя, продолжал сидеть, чертя хворостинкой на снегу.

Поработав с полчаса, Климыч повернул голову, сурово посмотрел на сидящего мужика и с укором в голосе сказал:

– А ты, Поликарп, чего сидишь? Видишь, парень обмозолил руки до крови. – Он кивнул головой на Кострова. – А ну, смени!

Поликарп ухмыльнулся и воткнул хворостину торчком в снег.

– Что-то в носу щекотка и работать неохотка, – ответил он. – Коли б еще водка предвиделась…

Он все же поднялся, взял из рук Кострова колун и встряхнул его, как бы испытывая прочность.

– Таким не обмозолишь! Разве что с непривычки, – усмехнулся он.