По Соображениям Совести

Холод пробирал его насквозь. Пилотный костюм больше не защищал его. Подобно огню, он подбирался к нему со всех сторон, пронизывая заостренными кинжалами, но не протыкая насквозь, но, будто и правда пародируя своего пламенного собрата, лишь покрывая его собою.

Первые полчаса он еще был способен дрожать. Потом, будто перестав чувствовать что-либо вовсе кроме холода, будто бы его тело, смирившись с неизбежным наказанием за все его поступки, перестало проявлять признаки собственного страдания. Кажется, оно дальше лишь жило в них. Как тело привыкает к воде, так и сознание – ко встречи неизбежного.

Он смотрел на окружающие его бескрайние леса. Сначала они его пугали. Огромные стволы, окутанные белоснежными одеяниями, покрытые, словно сотканные нитками, мраком будто бы наблюдали за ним. Находясь на территории своего врага, месте, которому он принес достаточно несчастья, принес войну, ему казалось, все вокруг желает ему смерти. Этот куст, выстроившийся в ряд со своими собратьями, объявил ему бойкот, желал замедлить его наступление. Ветви колючей ели будто пытались его убить, закончить то, что не смогли сделать русские летчики. Чем дольше он находился на территории своего врага, чем больше он всматривался в местность своего оппонента, чем больше он был подвержен влиянию природы, взращенной его противником, тем больше, он, кажется, начинал понимать. Понимать, почему плоть оказалась сильнее стали.

Его глаза прояснились, будто на секунду прозрели. Он остановился, вздохнул, посмотрел на небо, звезды, великим сонмом окружавшие его. В миг – упал. Те глаза, что секунду назад высказывали чудеса познания, оказались во власти пелены мрака.

Судьба – очень переменная девушка. Как бы сказал Александр Дюма, она и есть та самая блудница, что делает победителей из проигравших и проигравших из победителей. Никогда не знаешь, когда эта дама, по-настоящему принадлежавшая одной только судьбе, что, с раннего детства была взращена под ее лоном и поныне исполняющая ее грязную работу, на чьей она окажется стороне. Мрачные люди – зачастую несчастливцы. Тот, что смотрит на их поступки, – осуждает их. Но кто оказывается способен заглянуть им прямо в душу, наверное, отпустил бы им все их грехи. Те, что совершают зло – всегда сквозь него проходят. Но никогда его не отпускают. Именно поэтому, можно было бы подумать, эта дама легкого поведения, госпожа судьба, всегда симпатизирует именно им. Счастливцам не потребно отпущение грехов – так и нет смысла им в жизни, коли они не совершили в ней ошибок. Но грешники – вопрос совершенно иной. Причиняющие боль должны познать счастье. Должны познать искупления, узнать истину фундаментального мира. Поэтому они обречены на более великое наказание, чем способен выдать человек. Они обречены на жизнь.

Наверное, именно поэтому, тот самый мужчина, жизнь которого так сильно изменилась из-за человека, которого он спасает, поднял его на свои постаревшие, но все еще крепкие плечи. Наверное из-за этого он окутывает его соломой, что так удачно оказалась в его тележке. Наверное именно поэтому он берет в руки поводья, садится за лошадей, дает им шпоры, везет к своей обители. Именно поэтому эта коварная дама, соединяя двух людей, двух неизведанных друг другу противников, что, подобно Каину и Авелю, были друг другу братьями, родственными душами двух баррикад, она обрекает его на жизнь.

Теперь Ян Полька, присаживаясь на тумбочке, смотрел на мужчину в пилотном комбинезоне. Он сидел, задумчиво удерживая два кулака сцепленными. Он смотрел на него. Точнее, не совсем на него. Он видел мужчину. Смотрел на его черты лица, слушал, как он ревел, окутывал его в свои одеяла, затапливал ему печку. Он смотрел на то, что он представлял. Он смотрел на нацию, от которой тот пришел. Он смотрел на его идею. Он видел его поступки.

Он смотрел на нашивку. Столь знаменитую в те времена. Одну из самых близких для постаревшего юноши. Одну из тех, что затрагивали всю его сущность.

Он смотрел на нашивку Luftwaffe.

В этот раз он не смог убежать. Он вздохнул, закрывая лицо руками. Кажется, что за этим импровизированным покровом можно было слышать, как этот юноша, или, уже подавно его можно называть мужчиной, если не стариком, плакал.

VI – Bellum est non prohibire. Bellum est intra

– Я не могу его здесь оставить – заявил он, скрестив руки.

– Ты отправился в лес. Зачем? – отведя взгляд с пола, возвратив его на Яна, спросила она

– Это не важно, – он нахмурился, – Заберите его.

Она поднялась со стула, выпрямляясь перед ним. Положив руку ему на плечо, проговорила:

– Тебе придется сказать, – милосердно, совсем по дружески, проговорила она, – Ты знаешь, как работает комиссариат.

– Я им скажу, – он продолжал настаивать на своем, – Не сейчас. Не тебе. Пришли кого-нибудь за ним.

– Завтра

– Сегодня

– Мы не так близко к фронту. Мы не так близко к центру. Завтра.

Он нахмурил брови, поскрежетал зубами. Проговорил:

– Завтра

Она вновь похлопала его по плечу, фальшиво улыбнулась, и, не скрывая собственной спешки, за одно еще и отвращения, схватила пальто, удаляясь из избы.