По следам М.Р.

Он повел ребят по коридору в опустевшую уже учительскую. Разместились на большом жестком кожаном диване. Николай Филимонович закурил. Папироса торчала странно: словно не изо рта, а прямо из усов. Усы у Николая Филимоновича были необычно широкие и пушистые. Говорили, что он нарочно отпустил такие, чтобы скрыть багровый шрам на верхней губе — след от осколка мины…

Оля полезла в портфель за тетрадкой, но Генька дернул ее за руку:

— Погоди. Я и так помню. Вечером раз десять подряд читал.

Медленно, слово за словом, вспоминал он обрывки фраз, составляющих записи М. Р. Временами запинался, но потом снова нащупывал в памяти нужную фразу.

— Странно, — подумал вслух Николай Филимонович. — Почему этот М. Р. на каторге? Политических обычно в ссылку отправляли. А в острог — все больше бандитов…

— Что вы?! — возмутилась Оля. — М. Р. — бандит?!

— Он тут о счастье для всех людей мечтает, — напомнил Генька. — Разве вор стал бы?

Он продолжал на память читать дневник. Дошел до места, где говорилось о Горном:

«Кое-где скалы обнажены… рассматривал пласты. Вспомнил Горный… Эх, друг Казимир, тебя бы сюда…» И тут Генька заметил, как в глазах Николая Филимоновича блеснул огонек.

— Стоп! — скомандовал учитель. — Надо сходить еще раз в Горный. Вы там искали М. Р., а теперь поищите Казимира. М. Р. вспомнил о нем, увидав пласты породы: может быть, Казимир имел какое-то отношение к горному делу или к Горному институту? Просмотрите еще раз списки за конец века и выберите оттуда всех Казимиров, а потом займитесь ими.

Ребята молчали. Даже Оля не произнесла своего обычного: «Может быть, может быть». И она, и Генька были разочарованы недавним походом в Горный. А теперь — опять… Возись без толку с бумажками…

… В трамвае Оля забеспокоилась:

— А что, если Леонид Константинович спросит: почему без Вити?

— Скажем: нам трусы и нытики не нужны! — отрубил Генька.

Но Леонид Константинович словно и не заметил отсутствия Вити. Снова неслышно заскользила от стеллажей к столу маленькая тележка, нагруженная папками, и снова ребята принялись просматривать страницу за страницей.

На этот раз все списки пришлось изучать с начала до конца: фамилия Казимира могла ведь начинаться на любую букву. Оля и Генька взяли по нескольку папок, облюбовали каждый для себя край стола и стали просматривать колонки с фамилиями и именами студентов. Вернее, по фамилиям ребята просто скользили глазами, а все внимание обращали на имена.

Все молчали. Леонид Константинович снова забрался на свою лесенку, под самый потолок.

И вдруг, почти одновременно, Оля и Генька воскликнули:

— Есть!

Среди множества русских, немецких и украинских имен ребята наткнулись на двух поляков: Казимира Красиньского и Казимира Солтыса. Вскоре Генька нашел еще одного Казимира — Жимского, а потом Оля обнаружила в одном из списков сразу двух Казимиров — Газду и Буткевича. В общем, студенты, носившие имя Казимир, оказались в четырех списках из пятнадцати, просмотренных следопытами.

Но ребят это не особенно порадовало: история с Модестом Рубакиным, как заноза, засела у них в голове.

— Кто их знает, может, они тоже… эти самые… «верноподданные», — пробормотал Генька. — И потом, вон их сколько! Пойми, кого М. Р. вспоминал?!

— А может, вообще не их? — подбавила масла в огонь Оля.

Старый архивариус быстро снял с полок личные дела всех найденных ребятами Казимиров. И над раскрытыми папками склонились сразу три головы: круглая, седая — Леонида Константиновича, стриженная под машинку — Генькина и аккуратно расчесанная, каштановая, с косами — Олина.

Вскоре выяснилось, что Казимир Буткевич утонул в своем родном поместье за месяц до окончания института, о чем сообщало хранившееся в деле письмо его отца, графа Казимира Буткевича-старшего. Казимир Газда был отчислен за неуспеваемость сразу же после первого курса, а Казимир Солтыс, женившийся после окончания института на столбовой дворянке, принял православие и служил столоначальником в Горном Департаменте. Никаких указаний на возможность знакомства с революционером М. Р. в этих делах не оказалось.

Ничего интересного не нашли ребята и в личном деле Казимира Красиньского: занимался удовлетворительно, окончил институт удовлетворительно, служил на заштатном руднике, к стосорокалетнему юбилею института удостоен нагрудного жетона. Все.

Зато пятая папка — личное дело Казимира Жимского, мещанина из города Вильно, католика, родившегося в 1874 году, поступившего в Горный институт в 1893 году, проживавшего в Петербурге, в Рождественской части, на Песках, по 5-й Рождественской улице, в доме госпожи Уткиной — оказалась объемистой. Ребята даже не успевали до конца прочитывать каждую страницу, так быстро листал их увлекшийся Леонид Константинович. Старый архивариус наметанным глазом сразу схватывал суть документа и скороговоркой излагал его содержание: