По следам Листригонов

– Вот этот конец – и через лебёдку – сказал мальчик и подал Алексею шкот: довольно толстую верёвку. А сам подготовил прямой алый парус. Он был не совсем прямой, а в виде трапеции, широкий снизу и узкий в верхней части…

– Готовы? – спросил юнга.

– Готов! – с азартом ответил Ляксей.

И в следующий миг шелковистый, огромный алый парус, трепеща на ветру, сопротивляясь, с восторгом и напором, взлетел под топ мачты, взял ветер, выровнялся и напрягся, как струна. Яхта пошла заметно быстрее и мотор тут же затих. Он был не нужен.

Лёша ещё дожимал лебёдкой парус, и в этот момент тихо проплыла рядом Светлана… Она тепло, даже с некоторым восторгом одарила Ляксея слегка насмешливым взглядом. И нырнула под парус. Туда, на нос яхты, где никого теперь не было. Только бушприт и бескрайняя линия горизонта. И редкие розоватые облачка, вдалеке, над самым морем.

Она держалась обеими руками за реллинг.

– А помнишь, такие же облака провожали нас… в то лето… на Тарханкуте? – чуть слышно сказал Алексей…

Светлана вздрогнула от неожиданности. Но скрыть слёзы ей уже не удалось… Она слегка повела головой, словно можно было скрыть эти слёзы…

– Помню, – одними губами, едва слышно, ответила она… Всё помню… и вспоминаю каждый… – она замолчала.

– А закат помнишь?

– И закат помню, и чайку, и место наше, и палатку… и даже книгу, которую ты читал… А я ревновала…

– Правда, помнишь?

– Паустовский «Время больших ожиданий». Какая я смешная была… и глупая… Мне всё казалось – неужели книга дороже, чем я? Чем мои губы… мои ресницы… Руки мои… Что я тогда понимала? А ты отмахивался от меня…

– Молчи, – Алексей коснулся ладошкой её губ…

– А ты стала ещё лучше, чем была…

– Правда? – она с надеждой, и в то же время с иронией взглянула прямо в глаза его…

– Чистая правда… А где живёте, как квартира наша?

– Продала я квартиру, – она виновато, так знакомо, повела губами, как могла и делала только она, когда в чём-то была неправа. Не было сил смотреть на всё наше… Первое время ревела целыми днями… Вот и продала… А на деньги эти купила другую квартиру. Да, ещё дело своё раскрутила. Вот, как видишь, не бедствую теперь…

– Зачем ты вытурила меня, коль ревела, говоришь? – Ляксей обнял Светлану за плечи.

– Дура была… Ах, какая же я была дура… Да и что же я тогда понимала в жизни? Сколько соблазнов? Квартира, алименты, дочка! Новая жизнь… А на другой стороне весов муж с мифическими целями в жизни, нищета. А любовь… казалось… покинула наш дом.

– Казалось?

– Ай нет? – она попыталась повернуться, чтобы взглянуть в глаза, но Алексей крепко сжал руками её плечи. И она почувствовала, как горячая слезинка, упала на её загорелое плечо… Она резко повернулась, и, обвив его шею руками, сама не понимая как, слилась с ним в горячем, долгожданном поцелуе.

– Ты прости меня, Лёшка, прости, дуру. Что я тогда понимала? Что мы понимали? Разве знала я, кто меня к разводу толкал и зачем? Когда Союз рухнул – только тогда и дошло до дуры… Валили семьи, валили Союз… Стыд-то какой. Да и кто нас учил – как жить? Что такое женщина, что такое мужчина? Что такое род наш? Что такое Родина… А ты ведь столько раз говорил мне всё это.

– Неужто, всё помнишь?

– Всё, до последнего слова твоего. До последней строчки. А я ведь письма твои сожгла, а память всё помнит… Только вот помнить и понимать не одно и тоже… Простишь ли меня, дурёху наивную…

– За что же мне тебя прощать… Да знаешь ли ты… Что нет на всём свете большего чуда природы, чем есть ты? Мне порой даже кажется, что во всей вселенной, не с чем тебя сравнить… И как думаешь ты, почему я один?

– Парус долой, – услышали они громкую команду кэпа.

Блок взвизгнул, и парус начал медленно опускаться. Юнга юркнул под кромку и вежливо сказал:

– Надо бы…

– Ясно, – они все втроём протиснулись под парус.

Юра, по команде кэпа, осторожно стал опускать грот. А юнга и Алексей, вместе дружно и с азартом, сражалась с бьющимся алым полотнищем. Оно не хотело терять ветер и билось в азарте борьбы. Но вскоре уже лежало, укрощённое опытной рукой юного моряка.

В Балаклаву яхта вошла тихо, при убранных парусах и медленно, как живая, осторожно коснулась причала.

Когда народ вышел на пристань, все, не сговариваясь, как-то плотно сгрудились вокруг Жоржа. И молча, смотрели на кэпа, на его юнгу, точно ожидая каких-то важных слов. И в то же время боясь, что слова могут всё испортить…

Серж Крылов вышел на причал. Все женщины кинулись в объятия. И было это так тонко, осторожно и уместно…

– Завтра в восемь, – только и сказал кэп, – А о нём не тревожьтесь (он кивнул в сторону дельфинёнка) – Позаботимся, верно, сын? – Он второй раз за рейс обратился к сыну при помощи слов.

– Верно, – ответил мальчик.

– А дельфинёнка никто не взял! – это первое, что сказал кэп утром, когда вся публика, вновь загрузилась в яхту.

– Как не взял? – Жорка искренне огорчился.

– Почему не взял…, – Ксюша чуть не заплакала.

Народ загомонил, зашумел…

– Да он же погибнет!

– Он задохнётся.

– Он же с голоду умрёт…

Кэп сел на скамью у штурвала и не проронил ни слова до тех пор, пока все не умолкли.