Но вместе с тем он вызывающе современен. Он наделен каким-то двойным зрением. С одной стороны, здоровым, когда он видит то, что доступно взору каждого прохожего, у которого есть хоть капля воображения, – хроникера, фельетониста, критика, модного писателя, словом, бытописателя, очеркиста современных нравов. С другой – его болезненному взору открывается то, что взгляду прочих недоступно, что есть лишь в мире воображаемом, фантастическом, где не существует ни временных, ни пространственных границ, в мире, лишенном реальной географии, – фантасмагории большого города, – на который последующие читатели накладывают сетки прочтения, создавая великий миф.
Таким образом, у Достоевского ключевой фигурой фланера, его петербургским аватаром является мечтатель из романа «Белые ночи». Для По такой фигурой становится мечтатель и поэт, детектив-любитель и блестящий аналитик шевалье Огюст Дюпен – центральная фигура парижского цикла рассказов писателя. Бодлер, в свою очередь, также создает своего парижского фланера-поэта Самюэля Крамера, героя новеллы «Фанфарло».
Достоевский и Бодлер, как известно, не читали друг друга. Правда, Достоевский читал По в переводах Бодлера, так что автор «Убийств на улице Морг» был связующим звеном между двумя писателями. При этом трех писателей связывали и другие посредники, через которых они могли набираться сходных литературных априори, предполагавших близкие творческие решения в разнородных сочинениях. Действительно, если для пары «По – Достоевский» такими фигурами явились Диккенс и Гофман, то для Бодлера – Достоевского связующим звеном стал Бальзак[139]. Не приходится сомневаться, что и для французского поэта, и для русского романиста опыт чтения Бальзака сыграл значительную роль не только в освоении искусства повествования, но и в самой решимости заняться искусством прозы. Оба были заворожены славой Бальзака, зачарованы его мастерством рассказчика, восхищены его работоспособностью – залогом коммерческого успеха. Их первые опыты в прозе стали своего рода соперничеством с модным и успешным французским романистом, они словно подхватили вызов, брошенный Растиньяком Парижу в конце одного из самых значительных романов писателя «Отец Горио»[140].
В 1844 г. Достоевский переводит «Евгению Гранде»; «перевод бесподобный»[141], – заявляет он брату в письме; при этом достаточно вольно обращается с текстом оригинала, словно подправляя и дописывая мастера, вырабатывая собственную манеру письма. Несколько месяцев спустя Достоевский оставляет службу, выходит в отставку и сообщает брату о своем намерении зарабатывать на жизнь литературой: «Насчет моей жизни не беспокойся. Кусок хлеба я найду скоро. Я буду адски работать. Теперь я свободен»[142]. В этом же письме он объявляет, что заканчивает «
Новелла «Фанфарло», один из первых опубликованных Бодлером текстов, во многом навеяна прозой Бальзака. Здесь все напоминает мастера социально-психологического романа, блестяще изображавшего устойчивую пару «светская женщина – молодой литератор»: интрига, психология, стиль. Как показал Жан Прево, сюжетная схема новеллы повторяет роман Бальзака «Беатрикс»[145]: в «Фанфарло» мадам де Космели (копия мадам де Геник из «Беатрикс») также оставлена мужем ради легкомысленной танцовщицы Фанфарло (Беатрикс); юный и блистательный герой Самюэль Крамер (Ла Пальферин) берет на себя миссию соблазнить Фанфарло, что ему блестяще удается – так же как и его двойнику у Бальзака; обе женщины спасены и вновь обретают любовь своих мужей. Нас будет интересовать главным образом фигура этого несостоявшегося литератора Самюэля Крамера, поэта-романтика, автора сборника стихов с говорящим названием «Орланы». На страницах новеллы он предстает законченным воплощением всех противоречий романтического характера; точнее, в необычайно резких противоречиях его словесного портрета проглядывает шаржированность или даже пародийность этого образа: