Плотина

Моторист вывел катер на середину Реки и повел вверх на малой скорости. Высокие берега Реки проплывали мимо с торжественной неторопливостью, позволяя обозревать себя в подробностях. Правый берег был еще в тени, зато уж левый, «в багрец и золото одетый», светился и праздновал за двоих. Река чуть повернет — и катер входит в тень, затем снова вырывается на солнце, и здесь словно бы происходит смена дня и вечера, смена тепла и прохлады, светлых и сумеречных тонов в природе. Каменный коридор, поросший негустыми и немощными лесами, казалось бы, не много несет в себе разнообразия, однако за каждым поворотом Реки открывалось что-то новое: отвесная стена уступала место лужайке с отдельными пышными деревьями на ней, потом возникали будто сложенные человеком крепостные башни, между ними — узкое ущелье, и через него — прорыв солнца. На высоком плече скалы — одинокая, оббитая ветрами елочка — как скелет селедки.

Зашли в устье небольшой речки, как видно, знакомой мотористу, и неожиданно открылась тихая и чистая заводь, маленькое озерцо с прозрачной водой. Темными молниями метнулась от катера рыба. Рокот мотора пробежался по скалам и затих. Прорезались голоса птиц, громкие и звучные, как будто их проигрывали со стереофоническим усилителем.

— Господи, вот тут бы и умереть! — проговорила негромко Мариша, и ее голос пошел гулять по горам, отражаясь от них.

— Неужели вы и этого не пощадите? — сказала она погромче. И берега начали повторять, сдваивая слоги: — Ели-ели… ите-ите…

Около полудня подошли к тем скалам, на которых были обнаружены наскальные рисунки древнего человека. Вышли на берег. И вот перед людьми начали доверительно открываться каменные страницы древности, наивные, скромные и прекрасные. Одна зарисованная плоскость была обращена к воде (и к восходу солнца), другая — к верховьям Реки (и к полуденному солнцу). На них наелись рядом быки и волки; быки — с тонкими породистыми ногами, волки — с тупо опущенными мордами. И овцы стояли кучкой поблизости. И сам человек (может быть, автор рисунков?) стоял поодаль с копьем, ни на кого в данный момент не покушаясь, только созерцая мир.

Он пользовался, ловкий неуч, всего лишь заостренным камнем и неведомой нам землистой краской, близкой по тону к состарившейся охре, но исполнил все как надо, не хуже своих будущих подражателей — примитивистов. Вряд ли он задумывался о смысле и целях искусства, но послужил и искусству, и истории… Но вот что же было для него побуждающим мотивом? — не в первый раз задумались люди. Они хорошо знали хрестоматийные истины, но им захотелось порассуждать именно вот здесь, у истоков, у каменных этих плоскостей, к которым прикасался, которые обрабатывал и заполнял своим видением мира неизвестный солдат человеческой культуры. В самом деле: кому он хотел рассказать об увиденном или придуманном? Что было раньше: озарение, зов таланта или некая необходимость? Что это было: стремление к самовыражению или бездумное отражение быта? Что двигало его рукой: честолюбие или любовь к женщине? Или он думал в это время о своих детях, о потомках, о нас?

— Можно задать тысячу вопросов — ив каждом из них уже будет какая-то часть ответа, — сказал в заключение археолог-энтузиаст. — И еще совершенно ясно одно: если мы сумеем верно понять его, мы лучше познаем и самих себя.

— А почему вы все время говорите — «он»? — вдруг спросила Мариша, и сама почувствовала, что славно придумала. — Почему не хотите себе представить, что это была женщина?

— Не тот круг интересов, — моментально ответил археолог. — Звери, охота — это для мужчин.

И женщина отъединилась, стала смотреть на другой берег. Ей показалось, что там мелькнуло что-то живое, и — да! — увидела живого, не нарисованного и не придуманного марала. Тихонько, чтобы не испугать зверя на другом берегу, она пропела:

— Смотрите, какой красавец! Какая осанка!

Все обернулись от рисунков к живой природе — все, кроме археолога.

Олень и в самом деле был красив, силен, молод, но чем-то обеспокоен: пробежит — замедлит бег — оглянется. И вскоре стало ясно, в чем дело: за ним гнались две собаки. Вот они выскочили из-за пригорка и сразу бросились на зверя, подступая к нему с боков, норовя схватить за ляжки. Зверь отбрыкнулся — они отскочили. Но потом опять нагнали его, а впереди был каменный завал — куда зверю кинуться? Он вошел в воду и поплыл, гонимый течением и страхом. Собаки же где-то там между камнями, между кустами продолжали азартно и неутомимо бежать, то появляясь, то пропадая.

— А собачки-то натасканы! — определил опытный моторист. — Смотрите: загнали в воду, а сами вперед и вперед по бережку. Будут там поджидать и встречать. Будут вот так гнать и день и два, пока не замучают или пока он ногу в камнях не сломает.

— Чьи же они могут быть? — задумался Мих-Мих.

— Тут один хозяин — Богачев, — ответил моторист.

— Это друг нашего Ливенкова, что ли?

— Ну!

— А у него разве есть собаки?

Теперь задумался, вспоминая, моторист.

— Еще тут старик Калина живет, —продолжал он, — но этот не станет. Ветеран войны все же.

— Значит, браконьерит кто-то.