Площадь Революции. Книга зимы (сборник)

– Ты слушай, пока никого нет! Зажгут костер, Козлобородько станет на пламя смотреть, пиромании предаваться. И всех вокруг заставит «предаваться». Так ты сегодня ему постучи, скажи: пламя новейшей революции видеть желаю! Он и разрешит присутствовать. Тем паче – глаз на тебя положил. А ты, пока он млеть будет, высматривай! Деревня-то эта – Пустое Рождество называется. Жители в ней чувством какой-то вины придавлены. Они тоже придут. Будут вздыхать, на огонь глядючи. Может, у них на таком же костре кто-то сгорел, может, еще чего – не знаю.

– Ну а дальше-то как мне быть?

– Кажется, идет охранник. Бабу! Бабу Марфуту ищи. Я с ней договорюсь. Она выведет. Скажи ей что-нибудь душевное, любит она. Скажи – невмоготу здесь… Иначе – гранату в зубы и кердык!

– А ты? Тебя после этого тоже ведь по головке не погладят.

– И я за тобой, следом! Я ведь сюда из-за брата попал… Из-за Вали Темкина… Узнал, что он в Москве к Козлобородьке прибился, – и сюда… Я рядом, в десяти километрах живу. А у них здесь, в Пустом Рождестве, вроде как дом отдыха. Я, значит, чтоб про брата узнать, сюда и прибился. Не ладим мы. Он в Москве – я здесь. Он все не может простить мне, что я «на землю сел» двадцать годков-то назад… «Ученый – а вилами в дерьме ковыряешься» – укорял. Да только предки-то наши из крестьян. Отец с матерью выучились и нас с Валькой выучили. Как крестьяне в городские выбивались – это давно описано. А вот каково крестьянину, выучившемуся, за плечами науку имеющему, снова на землю садиться, – этого ты, Воля Васильевна, пока не знаешь. Многих нас, таких вот скрытых крестьян, в 80–90 е на землю потянуло. Стали мы из Москвы пачками в деревни валить. Да только редко у кого получалось. Не будет больше русского крестьянства, нет! Кончилось наше крестьянствование! Извели, избыли!.. Но это я сейчас только понял. А тогда меня, астрофизика дипломированного, на землю сильно тянуло. А Вальку – нет… Прибился он сначала к одной партии, потом к другой. А я… Так. Продолжим изучать психологию масс… Во-первых… Во-вторых… В-третьих…

Всю ночь Воля ворочалась с боку на бок.

Еще вечером она постучалась, попросила к себе Жорж Ивановича. Сказала о магии огня, живущей в ней с детства. Упомянула про каких-то солнечных персов в роду.

Козлобородько сперва подозрительно хмурился, потом подсел ближе, вздрогнув, поцеловал руку. Воля – тая себя – улыбалась. Разрешение было получено.

Но не о вечернем разговоре с оказавшимся поразительно робким и в амурном смысле так по-настоящему ничего и не предпринявшим Козлобородькой думала Воля.

«Как же я угадаю бабу Марфуту? Звать – нельзя. Спрашивать у каждого встречного-поперечного – тоже. Андрей вряд ли шутит. Человек опытный, лет на двадцать меня старше. Верно говорит: запустят с гранатой в самолет и – прощай, Воля, белый свет! Им это для политики нужно. А тебе? Тебе, если правду сказать, так-то бессмысленно жить тоже надоело. Как Евстигнею Фомину, как…»

Тут хлынула ей камфарой в уши и теплой водой на плечи музыка Евстигнея.

Увертюра к опере «Орфей и Эвридика» загудела контрабасами, забилась скрипочками в струнных сетях.

Под эту музыку, вспоминая славное, но все ж таки чересчур печальное лицо Евстигнея, сидящего за клавикордами, Воля и заснула.

Пустое Рождество: Большой костер

Большой костер развели рано, в одиннадцатом часу. Волю, однако, подпустили к нему далеко за полдень.

Костер был тих, прозрачен.

Воля стала смотреть на него, вспоминать хорошее. Никакой ярости, никакой настырности в пламени поначалу не было. Но стоило костру разгореться – видно, подбросили осиновых дров – дьявольская сила и мощь явились в желтых когтях, в едучем дыме, в начавшем грозно краснеть, а по краям синеть и даже чернеть пламени.

Рядом с Волей встала молодая слюнявая женщина. Женщина смотрела не на огонь – на уходящий вбок и ввысь дым. Воспоминания ходили по лицу ее волнами.

Воле стало женщину жаль.

– Как вас зовут? – спросила она как можно тише, сдержанней.

– Ы-ыы, а-ая. – Женщина, глядевшая на дым, повернулась к Воле и на лице ее отразилась мука. – Ыы? – показала она пальцем на свою грудь, а потом тем же пальцем дотронулась до губ. – Э-а…

Женщина оказалась немой. Воля оглянулась. Марфуты, обрисованной десять минут назад быстро подскочившим и тут же укрывшимся в толпе Андреем: «в желтом китайском пуховике, в детской шапочке с розовым помпоном, маленькая, толстенькая», – нигде видно не было.

Открыто искать Марфуту Воля не решалась. Еще рано утром ее жестко предупредили: ни на шаг от Главкостра не отходить. В случае неповиновения – карцер. В случае злостного неповиновения – первая степень физического воздействия.

– А что, бывают и вторая с третьей? – спросила смешливая Воля.