Площадь Революции. Книга зимы (сборник)

– Я же действительно не знал! То есть… знал, но частично… Ведь получается: я вас продал… А? Продал? Думаете, и своих бывших однопартийцев продал?… Но это не совсем так… Да и не стоили они ничего! Они только себя в новой революции лубили. А Козлобородько – тот лубит революцию. О, как он лубит ее! Вы не глядите, что он противный… А про вас… Про вас я договорился, что вы тоже со мной переходите, ну, то есть – вступаете! Как будто вы член моей бывшей партии…

– Это я-то ваш бывший член?

– Вы, обожаемая, вы! Но они, мерзавцы, ведь что задумали… Они… Они – опять же – хотят вас по-другому использовать…

Шипящий и брызгающий слюной Натанчик отстал, Воля возвратилась в комнатенку, не раздеваясь уснула.

Так в бездействии, в полусумерках, прошло два дня.

А на третий Волю стали учить, стали готовить.

Учили-готовили безалаберно, бестолково. Причем все: Козлобородько, инструктор Печенев, согласившийся сразу со всеми оргвыводами Натанчик, плоскогрудая Мирка-копирка, бывший артиллерист Вадик Шуть. Даже девица-Иннокентий, приехавшая из Москвы на побывку, что-то розово-черными губками своими вякала.

Но по-настоящему Волю заинтересовало лишь то, что говорил ей инструктор по общению с массами Андрей.

– Не буду вас ничему особо учить. Разве про этих партийных скажу… Самое главное, – наставлял Андрей, когда они на несколько минут оставались одни, – не поддаваться их гипнозу. Ни гипносу масс, ни гипносу этих этбомбсов. Кстати, гипнос-гипноз у них слабенький, жидкий. Не слушайте их террористической чуши. Вы ведь не собираетесь ничего взрывать? Нет? Ну и прекрасно. Они, кстати, тоже не собираются. Их в Думу не пустили, вот они и хотят о себе напомнить. Вами они, без сомнения, пожертвуют. Собой – никогда. Поэтому ничего серьезного от этих раздолбаев ждать не следует.

– А мне что же делать?

– Бежать.

Тут в крохотную комнатку возвращался охранник, и Андрей продолжал «краткий курс молодого бойца».

Но охранники были чванливые, гордые, все они входили в козлобородьковский Реввоенсовет и дышать одним воздухом с «низшей расой» долго не могли.

– Бежать не раздумывая, – продолжал после ухода охраны Андрей.

– Ну убегу я. И дальше что? Натанчик-то мои координаты знает.

– Тогда бежать совсем, на полгодика из Москвы свалить.

– То есть как это – «свалить»? А дом, а работа? Да и некуда мне сваливать. Хотя, – Воля призадумалась, – может, свалить – это и есть настоящий выход…

Занятия продолжались: приходили другие инструкторы, учили, как уходить от слежки, как предъявлять документы, что говорить и как вести себя в ФСБ и в милиции. Затем – гранаты, детонаторы, работа в авиатранспорте, работа в поездах дальнего следования, работа в метро.

От всей этой наглой чуши темнело в глазах, и Воля за три дня почувствовала себя сильно постаревшей.

Андрей больше не приходил, и это тоже тревожило. Русая Андреева борода, длинный, прямой и очень твердый, прямо-таки костяной нос стали вдруг казаться чем-то единственно притягательным во всей округе.

Воля стала чаще смотреть в окно. Вернее в щель, которую оставляли неплотно закрывающиеся наружные ставни. Через щель увидеть можно было немногое. Но кое-что высмотреть удавалось.

Так, всегда был виден дым от костра. Сам костер находился вне поля зрения. Но дым, от него отходящий, – с искоркой, с ярким, свежим отсветом – указывал: костер здесь, рядом.

Иногда по двору проходили какие-то люди. Всегда по двое, по трое. Одеты они были смешанно: городские новенькие дубленочки и валенки, модные плащи с бархатными щегольскими воротниками и козьи, с лезущей шерстью, шапки с ушами…

Так и сегодня. В свободную от муштры минуту Воля прильнула к стеклу, сильно наклонила голову, чтобы «развертикалить» (пригодилось архитектурная выучка) картинку…

Вдруг ее как электрошоком от окна отбросило!

По двору прошел, вернулся и прошествовал снова, безо всякой охраны и без провожатых – Жан-Клод-Ив, Клодюнчик, жених ее, эмигрантишко бельгийский!

Французистого, равно как и бельгийского, в Клодюнчике было теперь мало: милицейская папаха с красным верхом, грязно-белые, видно, снятые с кого-то после малярных работ штаны и синяя, короткая для такого «столба верстовича» фуфаечка. Бельгийского было мало, а вот черты ближневосточного, пригретого на подмосковной даче тирана, проступили круче, сильней.

«Тиран» ушел, скрылся, но потом вернулся еще раз: теперь уже в обнимку с девицей Иннокентией. Парочка эта на ходу целовалась, доносились оживленные охи-вздохи.

Воля мигом вспомнила, как препирались они давеча с Клодюнчиком, прежде чем тот был отправлен спать на кухню:

– Хотя я не есть эмигрант – я скажу вам: именно русски эмиграция ваш страна из болота вынул! Эмиграция даст вам все!

– Как же, держи карман шире. Знаем мы эту эмиграцию. Они нам в двадцатые-тридцатые годы кавалериста Буденного в правители дать хотели. Ай подарочек! Ай умы! Да у нас любая лошадь тогда была умней Семен Михалыча!

– Мсье Буденый не есть правильни выбор. Он есть неумная ошибка Граждански война в Россия!