Площадь Разгуляй

Этого никто не знал. Наши с бабушкой каждодневные заботы оставляли мало времени на столь высокие материи. С раннего утра до ночи мы занимались земной рутиной. Потому я не участвовал в школьных дискуссиях на эту тему. А просто любил Григория Вениаминовича — не за что–то, а потому, что он существовал. Я даже не думал обсуждать это обстоятельство со своими близкими — я ведь не изменил никому своей новой привязанностью! Меня одно беспокоило: а вдруг о моих чувствах к нему узнает сам Григорий Вениаминович?! Надеялся, что он в них не разберется, — ведь его полюбили многие, и все это напоминало сеанс одновременной шахматной игры, когда сидящие за множеством досок салаги надеются на разброс внимания гроссмейстера. Ничего подобного! Григорий Вениаминович был человеком внимательным. И тоже меня полюбил. Другое дело, объект его внимания должен был хорошо учиться. Должен был беречь бабушку!!! (Он, оказывается, ее знал!) Много чего надо было. Например, нужно было тактично объяснить моим интеллигентным товарищам, что некоторые дефекты лица Берты Соломоновны — не предмет джентльменского обсуждения. Впереди у них — защита отечества, чреватая увечьями, на лице, в том числе.

И что? Это дает повод другому поколению джентльменов обсуждать дефекты лиц джентльменов сегодняшних?..

Он был рыцарем, Григорий Вениаминович. По–рыцарски любил, по–рыцарски награждал. Подойдя медленно к особо отличившемуся ответом ученику, он отстегивал от массивной цепи на жилетке большие серебряные часы с музыкальными боями и автоматическими крышками, сработанными средневековыми мастерами его родного городка Ландесгоута, и вместе с массивной гроздью брелоков опускал в его дрожащие руки…

Было в этом жесте нечто от преподнесения царственной особой знака ордена Андрея Первозванного из его рассказов о Екатерининской эпохе… Тоненько играла сладкая музыка. Переливались каменные фигурки, костяные слоники, янтарные лани, голубого дерева человечки, хрустальные фонарики, светящиеся изнутри… Не помню большего наслаждения, чем это живое, текучее тепло.

…Совершенно выпадал из признаваемой нами педагогической обоймы географ Фундуков. Слова «полная противоположность» ни о чем не скажут. Нельзя же противоположностью назвать обычное… говно, что ли? Понимаю, как мало у меня права так поминать давно покойного учителя. Но, во–первых, у меня есть выстраданное право сопоставлять людей, граждан, черт побери, моего государства в их «служении народу» в эпоху, когда жизнь зависит от настроения соседа, а судьба миллионов — от совсем не сказочного вурдалака. Во–вторых, я вижу извлеченного мною из небытия преподавателя любимейшего моего предмета — географии — в сравнении с окружавшими его коллегами, опять же — в ту самую эпоху соседей по жизни и вурдалака по судьбе. Да, и его судьба — от общего Убийцы. Значит — снова пресловутые «обстоятельства, которые выше»… И так далее?!

О Фундукове вспоминаю только потому, что и ему удалось подкинуть вязаночку хворосту в небольшой костерок, который был мило подо мною разведен, и который спалил 15 лет моей жизни…

…Счастливый, взволнованный, изнутри светящийся!.. Бросает огромный портфель на стол — что в таком чемодане, гадаем?.. Достает из–за пазухи сложенный вчетверо листок — вырезку из «Правды». Разворачивает. Горящими глазами смотрит на молчащий класс поверх роговой оправы телескопических очков. Читает проникновенно, с ударениями, паузами и многозначительными покашливаниями:

«…Банда разведчиков, убийц, вредителей, с которыми поступать надо так, как поступают со злейшими врагами народа!»… — Мы уже знаем, что Георгий Матвеевич — постоянный гость от бауманского райисполкома на всех процессах, аж с 1928 года происходящих в Колонном зале Дома Союзов. Гостей же там, в набитом чекистами зале, — раз–два и обчелся. Кем же надо быть, кем числиться, чтобы, будучи скромным школьным учителем, беспартийным, регулярно получать приглашения на зрелище богов? В этот раз — аутодафе над Бухариным, Рыковым…

— …Послушайте, мои юные друзья, послушайте!.. Вот!

«Всех революционных подвигов товарища Ежова невозможно перечислить. Самый замечательный подвиг Николая Ивановича — это разгром японо–немецких троцкистско–бухаринских шпионов, диверсантов, убийц, которые хотели потопить в крови советский народ… Их настиг меч революции, верный страж диктатуры рабочего класса НКВД, руководимый товарищем Ежовым!» — Вы знаете, кто произнес, кто произнес эти слова, долженствующие быть занесенными на скрижали истории? Это произнес беспартийный рабочий! Кузнец Горьковского автомобильного завода! Стахановец! Мало того, он выдвинул товарища Ежова Николая Ивановича кандидатом в депутаты Верховного Совета нашей родины! Ура–а–а, това–арищи!..

Он забылся в восторге, проорал «ура» трижды, опомнился, сказал:

— Вот, на старости лет, — такое счастье…

Правда, какое, — не пояснил…