Площадь Разгуляй

Если еще добавить значительные поправки на дефекты памяти, то нет ничего удивительного, что старый больной человек не узнал своих «красавиц–жил». Ему инкриминировали, что в них не оказалось золота! Система уже пришла иная: не просто требовала — «кошелек или жизнь!», но «кошелек вместе с жизнью!» Что она могла знать о явлении интенсивного гидравлического смыва? Что? Если опытные геологи не имели о том понятия. И зачем ей было о том знать? Ее бесило, что Юрий Яанович был честнее, объективнее дальстроевских геологов, традиционно завышавших наличие сырья на своей закрытой «планете». Розенфельд же точно указал сумму признаков, предполагавших наличие металла в Гореловских жилах. Их не смогли обнаружить экспедиции? Тотчас — обвинение! Сперва — в сокрытии месторождения золота. Но… сама его «Записка» есть подтверждение настойчивых его попыток привлечь внимание к месторождению! Тогда, с подачи самого Юрия Александровича Билибина (!), новое обвинение — в фальсификации. И тотчас, спрятав в магаданскую тюрьму автора–первооткрываетля, Билибин, используя документацию, «сфальсифицированную» Розенфельдом, по признакам, которые Юрий Яанович описал, и именно в указанном им месте выходит на месторождение — на Гореловские жилы.

Потом быстро и все узнающая пресса будет неустанно муссировать вопрос: что было бы, если хоть одна экспедиция из намечавшихся по настойчивому ходатайству Юрия Яановича вовремя состоялась? И неустанно отвечала на него: тогда золотоносность Колымы, несомненно, была бы установлена намного раньше! И тогда золото хлынуло бы в государственную казну с первых лет советской власти, став фундаментом могущества державы на множество столетий! Вот даже как… Только… кому все перечисленное принесло счастье? Самому Юрию Яановичу? Билибину? Гипотетическому народу, устлавшему миллионами собственных трупов арктическую пустыню Колымы?

Стране, выгребшей колымское золото, профукавшей его, все без остатка, на поразительно бездарные химеры… и, в результате, в одночасье развалившейся трухлявой поганкой?..

Вот это все лучше других знала Бабушка. И это же было подробно изложено в письмах геологов ДАЛЬСТРОЯ. Тех, кто с 1933–го ходил рядом с «дальстроевской смертью», был с ней на «ты» и ни хрена не боялся, полагая, что уже на месте, только снежком присыпать. Очень подробно писали юристы, поднятые Бабушкой на спасение Розенфельда. И не какие–нибудь сверххрабрые сексоты Брауде и Коммодовы, а обыкновенные, из пронумерованных московских коллегий адвокатов, но знавшие не из чужих рук, кто такая была Бабушка — Анна—Роза Гааз. И, совершенно не защищенные, — не столетняя старуха же их защищала! — они своего добились, и Юрия Яановича из «Серпантинки» выпустили на волю — на… Колыму…

Глава 80.

Потом, через 50 лет, старший помощник прокурора области по надзору за следствием в органах безопасности Виттор Ильяшенко в своем отчете напишет мне, продолжая покаяние:

«…По другому делу история такая. В ноябре 1938 года против Розенфельда Ю. Я. УНКВД по ДАЛЬСТРОЮ было заведено дело по подозрению его в передаче шпионских сведений экономического характера немецким и японским разведкам.

Однако эта фабрикация не удалась, и дело 3 марта 1939 года было прекращено. Обвинения по этому делу не предъявлялось.

Никакой реабилитации по этому делу не требуется, т. к. к ответственности он не привлекался». (Лишь перегнали его в ледник следственной «Серпантинки»!)

Вот так. Все просто: вмешалась прокуратура, навела порядок. И ни слова о том, как в январе 1939 моя Бабушка, которой стукнуло как раз 102 года (!), пусть в сопровождении своих юристов выползла из брюха самолетика на 45–градусный мороз магаданского аэродрома. И, не отдышавшись в гостинице, явилась пред очи грозного прокурора Рассадина…

Подробности мне неизвестны, кроме того, что родича она спасла. Изо всей Бабушкиной колымской эпопеи, — уверен, совершенно уникальной по составу действующих лиц и результатам в урожайную зиму 1938 – 1939 годов, — меня поразило и приподняло одно: если моя прабабка-Бабушка в столетие свое проделывала такое, что же она творила в свои молодые годы?!

Но был январь 1939–го. И было Бабушке много лет. Очень много. Еще была Колыма. Конечно, так же, как это случилось в Чибью, в УХТАПЕЧОРЛАГе, удивительные бабушкины годы, само ее путешествие–подвиг из Европы на Дальний Восток, а потом с Дальнего Востока — аж на самоё Колыму, да еще в лютую январскую стужу, — это все открыло перед ней двери высоких магаданских кабинетов. И очень помогло в спасении Розенфельда. Человека, при всех билибинско–чекистских провокациях против него, почитаемого колымским геологическим истеблишментом. Эта публика спрашивала неназойливо: «Не вы ли, Бабушка, были некогда хозяйкой этого края?». — «Я. Но что с того, если мне, в кои–то века добравшейся до своей земли, не позволяют встретиться с внучкой и ее мужем?! Никем не судимыми, загнанными сюда Бог знает когда какими–то прохвостами. Мне не двадцать лет. Еще раз я сюда не прилечу, поймите!»