– А я удивлялся, что они вдруг прицепились, - дослушав, задумчиво сказал Рубашкин. - Дня три назад, звонок по телефону: мол, здрасте, я из Комитета государственной безопасности, не могли бы вы, Петр Андреевич, к нам в райотдел заглянуть на часок. Я в ответ вежливо прошу: "Представьтесь, пожалуйста, кто будете". Он назвался майором Коршуновым Павлом Васильевичем или Николаевичем, забыл. И снова: дескать, заходите - гостем будете. Спрашиваю: гостем в качестве обвиняемого, подозреваемого или свидетеля? Тот замялся, потом говорит: "Заходите, дружок, на часок, а не хотите дорогим гостем, будете свидетелем… пока. Сами не придете, поможем". А я в ответ: "Если свидетелем, то пришлите повестку с указанием по какому уголовному делу". Обещал прислать, но с тех пор ни слуху, ни духу. Теперь все понятно! Только ничего у них не получится. Во-первых, с тех пор, как ушел от тебя в газету, я никаких секретных документов в глаза не видел, а то, что раньше знал, как инструктировали, давно забыл. Ничего не помню, решительно ничего. Скажу, на гипноз к Кашпировскому ходил, а потом заряженную воду потреблял в количестве двух литров, так закодировался, что, хоть режь, ничего не помню. Во-вторых, их единственный свидетель - в психушке! Если ты сопли раскаянием не распустишь, ничего у них не выйдет. Главное: ни в какие беседы не вступай, ни на один вопрос не отвечай, кроме как: "Не было, не видел, не знаю". Запомни: твое дело - молчать и писать ответы, вслух - ни одного слова! Только письменно, только в протоколе! Раньше как? Прищемят сапогом яйца, сразу признательные показания! Теперь не то, нынче - ого-го - перестройка, социалистическая законность, партия возгласила курс на правовое государство. Без бумажки посадить нельзя. Сегодня бумажка - самое наше все!
Рубашкин говорил легко и уверенно, усмехаясь, но думал о чем-то своем, и Горлов вдруг успокоился. Ему показалось, что все его страхи гроша ломаного не стоят.
– Петр Андреевич, к вам Таланов пришел, - из соседней комнаты закричали девушки.
– Вы закончили? Еще много осталось? - спросил Рубашкин. Одна из них ответила, что совсем чуть-чуть, минут двадцать.
– Идем, с Талановым[2] познакомлю, - сказал он Горлову, вставая из-за стола.
– Что эти девчонки у тебя делают?
– Сахарова перепечатывают. Шесть копий за вечер, на двоих - двенадцать. Сами вызвались помогать, между прочим, бесплатно. Завтра на секции будем обсуждать, хочешь - приходи.
Горлов хотел спросить что за секция, где будут обсуждать Сахарова, но промолчал. Они вышли в прихожую, где их ждал высокий, худощавый человек, с большими залысинами. Горлов вспомнил слово "яйцеголовый" - так, пожалуй, можно было сказать о Таланове.
– Готово? - спросил тот, здороваясь с Петром.
– Минут через пятнадцать, подождем, заодно чая выпьем.
Они прошли на кухню. Там было так же запустело, как в комнатах.
Таланов поднял с пола листок бумаги и вдруг стал читать вслух:
– Ведь про тебя, Петя, - дочитав, сказал Таланов, - Не стих, а крик души. Похоже сам и писал.
– Обижаешь автора, - сказал Рубашкин. - Кстати, он - капитан 1-го ранга, профессор, чуть не академик, но голос народа слышит лучше некоторых наших демократов.
Они заспорили о предстоящих выборах, постоянно упоминая каких-то неизвестных Горлову людей. Немного посидев и не допив жидкого, едва закрашенного чая, он попрощался.
– Заходите, мы Петиным друзьям всегда рады, - дружелюбно сказал Таланов, пожимая ему руку.
Поздно ночью позвонил Цветков.
– Я все уладил, Борис Петрович, понимаете, я все уладил. Не беспокойтесь! - кричал он. - А ваша запускающая схема - просто восторг! Ребята уже штук двадцать отклепали - ни одного отказа. Ждем в гости.
– Мне Котов отпуск на осень перенес, а в командировку не пустит, - спросонья буркнул Горлов и услышал, как Цветков засмеялся: "Никуда Котов теперь не денется. Надо будет - лично проводит. Ждем!