— Отправила Дину в лагерь для альпинистов? Но зачем? — негодовал я после второй тарелки сытного супа и тазика с мороженым. — Она должна покорять не горы, а этот чёртов мир. Здесь нужны мозги. Так вышло, что на Эвересте они не валяются.
Мы разбрелись по креслам, слушая старые песни и поглощая всё то, чем был занят холодильник. Всё было по-домашнему. Впервые для меня.
— Хватит мне одного умника, — устало выдохнула Мира. — Дина не ограничена в своих желаниях. Я позволяю ей выбирать.
— Как же отрадно видеть в тебе перемены… Ты, наконец-то, забила на правила и стала жить свободно, — моих губ коснулась улыбка. — Как и на личную жизнь. Почему ты до сих пор одна, Мира? Ещё не нашла того героя, кто стерпит тебя больше минуты? Или твои трусы ещё с выпускного под напряжением?
Как и ожидалось, алюминиевая ложка прилетела мне в висок.
— Боже, ты подрос только внешне. Набивка осталась той же.
— К сожалению, с этим не поспоришь…
Заметив плюшевую «Юту», что стояла на тумбе, я спешно отвёл взгляд. Коварная Мира тут же это заметила.
— Хочешь спросить про неё, но не решаешься? — прозвучало подобно выстрелу.
Я промолчал. Однако, моё молчание было крайне требовательным.
— Она покинула город, Тимур. Ещё тогда…
И пусть я всячески отрицал чувства, обещал, что любая новость отразится на мне пустым звуком, слова Миры прошили сердце ржавой иглой.
Фарфор хрустнул в руках. Как и скрытая в чертогах надежда.
— … Юна давно живёт своей жизнью. Она не одна.
27
Впрочем, Мурка сделала правильный выбор. Впервые прислушалась к моему совету и нисколько не прогадала. Теперь наверняка сгорает от счастья и не вспоминает тот отрезок жизни, где присутствовал я. Но как принято настоящему эгоисту, всецело порадоваться за подружку я не смог. Хотел, но не вышло. Сердце так и проедали термиты ревности, кусали так больно, что хотелось распрощаться с глупым органом.
— Так и будешь содрогаться над яичницей? — спросила Мира, зайдя на кухню. — Ты уже час её разглядываешь.
Я резко поднял голову, осознав, что язва была права. Утонув в мучительных размышлениях, я снова и снова лишал себя свободы, но уже без видимых решёток.
Утро не задалось с первых лучей солнца, и моя подлая натура подтолкнула испоганить его всем.
— Я всего-то изучал причину женского одиночества… Ты вообще стремишься выйти замуж? Сдаётся мне, что нет. Ибо такой завтрак даже шавка есть не станет.
Закинув полотенце на плечо, Мира покачала головой.
— Ох, это так по-детски, Майский, — хмыкнула она. — Ты похож на обиженного мальчишку, который так и жаждет покидаться камнями. Ты опечален и разбит, но это не значит, что все вокруг испытывают аналогичные чувства. В отличие от тебя, я запредельно счастлива. Так что спрячь зубки и наклоняйся к миске, Бобик.
— А за ушками почешешь? — улыбнулся я.
— Я могу их только надрать.
За следующим разговором Мира поведала мне о семействе Юдиных, которых стремительно нагнала сатисфакция. Оказавшись на свободе, они отлично уяснили, где их истинное место. Теперь Валерий и Марк прозябали дни за поиском приличной работы, между тем слоняясь в форме ЧОПа по торговым центрам. И как бы не старались псевдо-офицеры смыть с себя преступное клеймо, выходило тщетно.
Впрочем, как и мне, ведь печать афериста всем нам вросла под кожу.
— И как тебе удалось разузнать о папаше с сынишкой? — спросил я, с трудом пережевывая пресный желток. — Это просто кладезь фактов: работа, дом, прыщи на заднице… Не пойми меня превратно, но подобную информацию могла выдать только истинная фанатка плохих полицейских. Перешла на сторону зла?
— Идиот, — фыркнула Мира, забрав из-под носа тарелку, а после деловито пояснила: — Мне Кабанов всё рассказал.
Сержант оказался не промах, сдал Мире абсолютно всех, даже своего начальника. По словам толстяка Олег продолжил службу, заместо семейного счастья отдав предпочтение работе. После уезда Юны он остался совсем один, но не пал духом. Трудился, спал, временами поливал цветы — в общем, наслаждался жизнью.
Будучи взаперти, я неумолимо ждал тот день, когда окажусь на свободе. Казалось, что главная проблема заключалась в аресте, стоит только миновать стены и всё автоматом изменится. Но я фатально ошибался. Пожалуй, даже в камере я не чувствовал себя более сломанным.