Плохо быть мной

Ну и в городок мы попали! Не город, а камера пыток. Лубянка. Стопроцентно техасский городок. Я этот штат Техас, по-моему, не любил еще до того, как узнал о его существовании. Мне, наверное, ангел про него напел, когда нес мою душу на землю. «Техас — полное говно!» — примерно это он мне напел. Я отзвуки этой песни нес с собой и вспоминал при обстоятельствах, не имевших отношения к Техасу. Когда, к примеру, нас в школе, перед тем как принять в пионеры, готовили, как к первому причастию, было очевидно, что Техас говно. Или когда учительница в первом классе поощряла доносить и ябедничать друг на друга. Или когда мы учили стихи про сталинские лагеря и должны были называть их «городом-садом».

Особенно остро я это понял про Техас, когда советские войска вошли в Афганистан, — я тогда в первый класс пошел. Или во время советского вторжения в Чехословакию в шестьдесят восьмом году. Я еще тогда не родился, но уже знал, что Техас — оно самое. Видимо, мне песню ангел начал петь за много лет до моего рождения.

Когда я приехал в Америку, только этого вида Техас и лез в голову. Например, когда узнал, что американцы охотно путают телевизор с исповедальней. Или когда по богатому району идет черный, а белые, которые там живут, звонят в полицию. Или когда белое жюри оправдывает четырех белых полицейских, которые надели наручники и до полусмерти избили Родни Кинга, пока шестеро других стояли рядом и смотрели. Короче, в какую сторону ни глянь, Техас из песни тут как тут.

— Пойдем прогуляемся, красотка, — сказал я, когда автобус припарковался на автовокзале.

— По этой дыре? — спросила Эстер.

— Все лучше, чем прозябать на станции, ждать автобуса. Поднимай свой негритянский зад, милая, осмотрим окрестности…

Все здесь было на виду. Ни одного укромного уголка. Если решил тут жить, тебе все придется делать публично — ходить в туалет или гладить коленки подружке. Здешние люди все будут выносить на суд и решать, молодец ты или нет. Те, кто постарше, корифеи города. Вон они гуляют, немолодые толстые техасские пары. Подозрительно, недовольно смотрят вокруг. Чиновники советского застоя.

Я затянул для Эстер свою песню, что свободные люди в Америке только бездомные и негры, а так — рабовладельческий строй, страна рабов. Только затянул некстати. Эстер заплакала. Этого я не ожидал.

Заплакала не потому, что переживала за Америку, а потому, что переживала за меня. Сказала, что со мной согласна, только почему из-за этого обязательно надо становиться самым несчастным человеком на земле и, считай, отказываться жить.

Тут я увидел еврея. В этом не было ничего такого, просто я обалдел, что это происходит в Техасе. Правоверный еврей с кипой, цицесом, пейсами. Прямо как на Брайтон-Бич. Еврей и в Техасе — я чуть не сел! Я правоверных евреев не могу сказать что особенно люблю, хотя сам еврей. Как приеду на Брайтон-Бич, так они пытаются обратить меня в свою веру. Не спрашивая, хочу или нет. Думаешь проскочить мимо незамеченно, но все равно окликнут, и не успеешь оглянуться, как стоишь напротив них с непонятной чашей в руке, над тобой держат покрывало и бормочут на иврите.

Со мной таких случаев в Нью-Йорке было аж три. Я православный, а выходит, что три раза в жизни почти оказался евреем. Мне этого не требуется, я и так еврей. У меня и без полотенца над головой множество причин помнить, что я еврей. Мне достаточно, что меня в школе дразнили жидом. Если забуду, мне напомнят. «Чтобы жизнь малиной не казалась» — выражение, которому я научил Эстер. Так что к этому хасиду я отнесся с подозрением. Удивился, конечно, что это он делает в Техасе, но недостаточно сильно, чтобы подходить и задавать вопросы.

Эстер как раз зашла в магазинчик, а мне велела ждать в аккурат рядом с местом, где был хасид. Я решил пройти не замедляя шага. Но он успел меня позвать. Спросил, знаю ли я, какой сегодня праздник.

— Какой?

— Большой, — сказал он.

В общем, ничего стоящего не сказал. Я уже готов был уйти, как он меня спросил, не хочу ли я с ним помолиться.

— Не могу, — ответил я.

— Почему это?

Я стоял и не знал, что и придумать.

— Моя жена ревностная католичка, — ляпнул я первое, что пришло в голову. — Очень строгих правил. Если узнает, что я хоть на секунду отклонился от католического канона, развода не миновать.

— Ты женат? — спросил он. Он это странно спросил. Будто мне не поверил.

— Почему вы спрашиваете? Я что, не могу быть женатым?

— Как ее зовут?

— Лилу.

— Есть фотография? — Форменный допрос.

— Есть. — И достаю из кармана буклет с рекламой девушек по вызову, подаренный мне в автобусе Лилу, и тычу в ее фотографию. — Лилу, — говорю я, — моя половинка, мое все.

Мы вместе принялись рассматривать фотку. С тех пор как Лилу подарила мне этот буклет, я так и ни разу в него не посмотрел, так что самому было интересно. По лицу еврея ничего нельзя было сказать. Каменное лицо. Впечатление, что он рассматривал нормальную фотку, а не изображение голой девицы с ногами нараспашку.

— Дети есть? — спросил он довольно строго.

— Двое. Шон и Дэвид. Никак не получается родить девочку.