Плохо быть мной

Такая рань, а все уже проснулись. Прилипли к сиденьям и, насупившись, смотрят в окно. Место, где раньше ехал Эскобар, пустует. Флибустьер сидит со строгим видом, смотрит в окно озлобленно. Он как будто поссорился со мной и Эстер, после того как нас покинул общий друг. Дружба, вспыхнувшая между нами четырьмя, потухла вместе с его уходом. Я поглядываю на его пустующее место и ощущаю пустоту в душе.

Водитель разрешает перекусить в кафешке. Заходит вместе со всеми. Крашеные официантки за сорок с недоброжелательностью советских продавщиц принимают наши заказы. Мы с Эстер заказываем кофе и яичницу. Водитель дожидается момента, когда все заказы сделаны и повара уходят на кухню готовить, встает и говорит, что время ехать. На слабые проявления протеста говорит, что кто хочет, может добираться сам. Тем более что до следующей остановки совсем недалеко, каких-нибудь пятьдесят миль. На наше вялое «да-что-ж-это-такое-в-самом-деле?» — равнодушно выходит и хлопает дверью.

Я сказал Эстер, чтобы она быстро вставала на свои каблуки и цокала на них прямо к автобусу. В ответ был облит презрением. Она заявила, что не поведется на издевательства всяких хамов и, если надо, сама доберется, куда надо. Я спросил, как она это сделает, если даже наша мелочь осталась в автобусе. Ответила, что не для того заказывала себе вкусный завтрак, чтобы волноваться о такой ерунде, как куда-то добраться.

Я остался с ней, потому что остаться в занюханном техасском городишке вместе с Эстер все равно лучше, чем трястись в автобусе одному. Мы чокнулись колой.

— За тебя, дорогой! — она подняла стакан с колой, но так и застыла с ним. Огромные ее глаза стали еще больше. — Посмотри! — с силой толкнула она меня в бок.

В кафе вошел человек ничем не примечательный, и тем не менее ничего другого, кроме как подталкивать друг друга в бок и говорить «посмотри», глядя на него, не хотелось. Стандартный техасец — ковбойская шляпа, клетчатая рубашка, заправленная в джинсы. Разве что сапоги чистые и рубашка выглажена и хорошо на нем сидит. За сорок, но фигура, как у двадцатилетнего — ладная, широкие плечи, узкая талия. И двигался шикарно. Несмотря на примитивность и предсказуемость гардероба, он производил впечатление элегантного человека. Лицо — некрасивое, с оспинами — было гладко выбрито и как-то завораживало, притягивало. Он был из другого теста, отличался от всего, что можно было представить себе в этой дыре. Хотелось подойти и представиться.

Мужчина вошел и направился вглубь кафе. Был слышен только стук его каблуков. Подошел к каждой официантке и поздоровался. Руку подавал так, что они пожимали ему только кончики пальцев. Ногти мне показались покрытыми лаком. Он сел за стол в глубине кафе, который моментально сделался центральным. Как стол на сцене, на который направлен свет. Его стол. Он всегда за него садился, в этом не было сомнения.

Прошло, может, минуты три. Сидевшие за соседним столиком толстые девки, зачарованно смотревшие на ковбоя, раздвинули губы и стали идиотски хихикать. Смех сам шел из глубины их больших животов, они не получали от него никакого удовольствия. Я посмотрел на Эстер и развел руками. Она многозначительно посмотрела на меня и произнесла вполголоса:

— Ну, как тебе?

Прозвучало, как если бы пришелец был ее старый знакомый и она давно ждала, чтобы я его увидел, и очень надеялась, что он мне понравится. Своим видом она показывала, что горда, что он произвел на меня впечатление и что наконец она может мне показать, с какими людьми знакома.

Гостя уже успели обслужить, хоть и довольно неожиданным способом. Ему принесли на тарелке половинки белого хлеба, стейк и мелко нарезанный салат. Он сам смастерил себе из этого сэндвич. Султан Брунея приходит в ресторан, его почтительно проводят на кухню, чтобы он собственноручно приготовил себе еду. Высшая форма угощения и услуги. Движения, которыми ковбой сложил сэндвич, были четкие, выверенные, почти идеальные. Так это делают в знаменитом нью-йоркском ресторане. Ты понимаешь, что все, что бы ни сделал этот парень, будет высшего качества, от сооружения бумажных самолетиков или змея до занятия ночь напролет любовью.

Я смотрел на него, как кролик на удава. Да и все остальные тоже. И тут он сделал невероятную вещь: вынул из кармана бритву, открыл часть сандвича, положил ее туда и начал есть. Наши с Эстер глаза стали похожи на пробки из-под шампанского. Парень спокойно ел, пока не справился со всем бутербродом. Тщательно вытер рот салфеткой. Потом высунул язык — на нем лежала бритва, раскушенная надвое. Две ровные половинки. Одну он положил в карман, другую стал использовать в качестве зубочистки.

Не мы одни, все кафе было в полном его распоряжении. Хотелось шагнуть к нему, чтобы напороться на эту самую бритву, торчащую изо рта. Он мог оттяпать мне ею руку — я бы не заметил, только был бы польщен. Что делал такой человек в этой дыре?

Я повернулся к Эстер.

— Ну, как тебе? — теперь уже я спросил вполголоса.

— Здесь совсем не так плохо, правда, милый? — сказала она и провела рукой по волосам, поскольку ковбой смотрел на нее.