Плод воображения

Это оказалось несложно — за первыми же открытыми воротами начиналась аллея, которая вела в глубь большого участка с трехэтажным особняком, бассейном, фонтаном и садом. Разумеется, всё имело запущенный вид и даже наводило на мысли о тщете сущего. Розовский также находил в этом своеобразную иронию: то, за что люди на «большой земле» рвали задницы себе и друг другу, в этом городе стояло заброшенным и никому не нужным. Город выпрямлял искаженную мозгами реальность. Город подвергал сомнению смысл мышиной возни, которой были заняты миллионы, но Розовский знал, что для него лично альтернативы не существует — он не верил ни во что, кроме целей, продиктованных его неутолимой жаждой обладания.

Машка загнала «ровер» за дом, чтобы его не было видно с дороги, и заглушила двигатель. Розовский вылез, потянулся, размял ноги, обошел вокруг особняка и заглянул в бассейн, на дне которого собралось сантиметров на десять дождевой воды и плавал раздувшийся трупик белки. Мертвый человек не вызвал бы у него никаких эмоций, а при виде утонувшей белки он чуть не заплакал. Роскошный дом, который он всерьез рассматривал в качестве своей новой базы, внезапно потерял в его глазах всякую привлекательность.

— Схожу узнаю, в чем там дело, — бросил он, вернувшись к машине. — А ты жди меня здесь.

«Розовский, ты не забыл, что у меня теперь есть „хозяин“?»

— У тебя — «хозяин»? На это стоило бы посмотреть… Ладно, шучу. И чего он хочет, твой «хозяин»?

Она взяла с заднего сиденья ноутбук и протянула ему. Розовский прочитал сообщение, полученное в пять сорок семь утра, и ухмыльнулся.

— Тем лучше. Ты только меня дождись, я быстренько. И «хозяина» твоего проведаем. У меня предчувствие, что сегодня мы удовлетворим всех.

75. Лесик: «Не подпускай ко мне этого гондона»

Человека, который возглавил команду после исчезновения Бульдога, звали уютно и по-доброму — Лесик. Это был наголо бритый здоровячок, излучавший оптимизм и обычно легко шедший на контакт по вопросам, которые не касались служебной деятельности. Правда, когда Розовский увидел его на фоне остова догорающего особняка, оптимизма у Лесика поубавилось, а румяное лицо слегка осунулось. Возможно, сказались ночные события, о которых журналист пока не имел понятия. Четыре трупа — из них два зверски изуродованных — лишили бы спокойного сна кого угодно. Все четверо были хорошо подготовленными и специально подобранными профессионалами. Это обстоятельство не являлось бы столь значимым, если бы с ними расправились при помощи гранаты или снайперской винтовки, — но двое из четверых оказались застреленными практически в упор из табельного оружия, голова одного превращена в месиво, а еще одного убили голыми руками… и, похоже, там не обошлось без зубов.

Получив в наследство такие проблемы, Лесик понял, что неожиданное повышение по службе — не подарок судьбы, а настоящая подстава. Он был недоволен собой, недоволен своими ребятами, которых давили, как кроликов, недоволен этим сраным проектом, который грозил обернуться не просто головной болью, а долгими разбирательствами — и хорошо еще, если обойдется без отсидки.

Поэтому появление журналюги, прославившегося скандальными репортажами, бывшего, по непроверенным слухам, платным осведомителем одной знаменитой спецслужбы и имевшего непосредственное касательство к организации проекта, вызвало у Лесика вполне объяснимую реакцию. Ему захотелось сделать с Розовским то, что неизвестный сделал со Шведом и Рустамом, а затем устроить ему кремацию, благо огонь еще не загасили. Но желания желаниями, а действовать пришлось в рамках закона. Лесик подозвал к себе одного из своих людей. В более или менее цензурном виде приказ звучал так: «Не подпускай ко мне этого гондона».

Розовский был уже достаточно близко и, возможно, кое-что услышал, а если не услышал, то прочитал по губам. Он не подал виду, но мысленно поставил отметочку против фамилии Лесик — на будущее. К гонениям и притеснениям ему не привыкать, в прошлом он неоднократно оказывался в куда более опасных для здоровья ситуациях. Он не сомневался, что является тут нежеланным гостем, и почти не надеялся услышать ответы на свои вопросы, однако в своем деле он тоже был профессионалом, а значит, имел гибкий позвоночник и на редкость толстую шкуру.

Увидев перед собой ходячий шкаф с хмурой антресолькой, он свернул в сторону и пошел по другой стороне дороги, оставив пожарище слева по курсу. Придраться было не к чему: пообщаться с Лесиком он не стремился и с каждым шагом удалялся от эпицентра событий. Он тянул время, надеясь заметить что-нибудь такое, чего не разглядишь в бинокль.