Плод воображения

— У меня, — сказала девочка. — В моих личных апартаментах.

Слово «апартаменты», отметил Нестор, она выговорила без проблем и не без вполне взрослой иронии.

Он опустил глаза и увидел, что стоит в центре окружности, кое-как начерченной мелом на дощатом полу. За пределами окружности — восемь рисунков, но разобрать, что там изображено, при тусклом свете он не мог.

С одной стороны, этот антураж вызвал у него немного нервную улыбку, с другой — Ариадна вела себя как упившийся проводник. Но гораздо более неприятным было то, что сознание самого Нестора мерцало с периодичностью примерно тринадцать секунд — он не поленился засечь время от одного «затмения» до следующего.

— Я не призрак, — сказал он — сначала вроде бы для девочки, но потом осознал, что отчасти и для себя. Ведь не каждый день реальность менялась так радикально, заставляя сомневаться и в том, что было раньше, и в том, что наличествовало теперь.

— Вот только давай без этого, — поморщилась девочка.

— Без чего?

— Без споров о том, ху из ху. Что бы тебе ни казалось, ты всё равно ошибаешься.

Обронив это замечание, особенно странное в устах ребенка, девочка принялась переплетать пальцы. Нестор был почти уверен, что их у нее по шесть на каждой руке, но сейчас его больше интересовало другое. Он подумал, что как раз самым нелепым ему представляется контраст между ее видом и способом выражаться. Это сбивало с толку. Он не знал, как себя с нею вести, и потому пожал плечами, мол, ничего не могу обещать. Тогда она ему кое-что объяснила.

— Для меня ты призрак. Я тебя впустила, и теперь я за тебя отвечаю. Смотри не подведи. Ты у меня первый. Я возлагаю на тебя надежды.

Ему хотелось спросить: «А что будет, если я не оправдаю твоих надежд?» — но он воздержался. Всё это напоминало дурацкий сон, от которого почему-то никак не удавалось пробудиться. Он решил сделать вид, словно принял происходящее всерьез, — иногда этот нехитрый прием срабатывал и помогал Нестору избавляться от ночных кошмаров. Кошмары сразу теряли к нему интерес.

А еще он знал, что самый верный индикатор реальности — это боль. В принципе, он мог бы причинить боль даже ребенку — как доктор, чтобы вылечить. Ну а себе — тем более.

— Дай руку, — сказал он.

— Зачем?

— Кое в чем убедишься.

— Слушай, если это насчет того, что ты твердый, теплый и даже хочешь жрать, так ты меня не удивил. Я же впустила тебя полностью.

— А могла не полностью?

— Могла. Тебе бы не понравилось. Половина здесь, половина там. Иногда такое раздвоение плохо заканчивается. Не всем удается воссоединиться…

— Ладно, спасибо, ты меня впустила. А могу ли я вернуться обратно?

— Хочешь вернуться? — проговорила она медленно и, как ему показалось, разочарованно. — Не нравится у меня — проваливай! Придется заняться кем-нибудь другим. Например, дедушкой. Он, по-моему, и так о чем-то догадывается…

— Да нет, я не спешу, — сказал Нестор на тот случай, если это всё-таки не сон, а сам он не свихнулся. Тут сыграло свою роль и его неистребимое любопытство, и гибкость ума, и смутное предчувствие того, что происходящее с ним здесь поможет объяснить происходившее там. И не только объяснить, а может быть, даже осуществить задуманное. Но у него появилась еще одна причина не спешить, на которой девочка вольно или невольно спекулировала. И если под «дедушкой» она имела в виду Парахода (в чем Нестор почти не сомневался), то бывший монах предпочел бы не иметь видящего среди своих конкурентов.

— Еще вопросы есть? — спросила она небрежно.

— Есть. Эти рисунки… Они имеют какое-то отношение к… к тому, что я оказался тут?

Девочка посмотрела на него насмешливо:

— Не будь дураком. Рисунки — это просто рисунки. Я иногда играю сама с собой. Я же всё-таки девочка.

49. Каплин: «Каждый платит за себя»

Первым его порывом было вернуться к Оксане, чтобы предъявить ей все доказательства разом, но… доказательства чего? Что «дебильный юмор» — не его рук и мозгов дело? Она и так знала — в этом он не сомневался ни минуты. Показать ей девочку-вундеркинда? А кто сказал, что обе они не из одной веселой компании, успешно занимающейся «лоховодством»?

У него была чертовски слабая позиция, уязвимая для ударов со всех сторон, и он догадывался — почему. Потому что он не вел своей игры, предоставив это другим и наивно полагая, что, держась в стороне, сумеет сохранить совесть относительно чистой. Это не имело отношения к высокой морали, скорее — к желанию спокойно спать по ночам. Несмотря на относительную молодость, он уже вывел для себя, что единственное, чего нельзя купить, это именно спокойный сон, а единственное чувство, от которого не лечит даже время, это стыд.

* * *

Вернувшись в отель, он нашел дверь номера незапертой, сам номер пустым, а сейф, как и прежде, закрытым. В непроветренном люксе пахло табачным дымом, на полу лежала горстка пепла.