Плод воображения

«Олдспайс» переворачивает Ладу на спину, и допрос продолжается. Ей приходится рассказать обо всех участниках проекта по очереди — правда, она ограничивается только тем, что могла бы знать, если бы встретилась с каждым из них впервые. Само собой, о судьбе бывшего боксера она предпочитает умолчать. Когда очередь доходит до Розовского, «пенсионер» показывает ей его паспорт, слегка испачканный в крови:

— Он?

Лада кивает. Теперь она точно знает, чей труп лежит в соседнем «люксе» с ее фаллоимитатором в заднице. Если Рыбка привезла ее сюда, чтобы сделать главной подозреваемой в убийстве, то, похоже, зря старалась. Подстава выглядит довольно дешево — особенно с учетом того, что в городе уже появилось несколько свежих трупов, а вскоре (если верить ночному шепоту, который слышал Параход) их будет еще больше. А может, это и не подстава вовсе — просто у Рыбки специфическое чувство юмора…

— Кто это его так? — спрашивает «пенсионер», будто подслушав ее мысли.

— Не знаю. Когда мне его показали, он был уже мертв.

Что ж, они как будто не сомневаются в ее словах. Наверное, по ее виду им совершенно ясно, что для такого способа убийства у нее просто не хватило бы физической силы.

Она излагает правдивую версию своего появления здесь, описывает немую женщину лет тридцати, ее одежду и машину. «Пенсионер» недоволен. Уголок его рта ползет вниз. Вся эта болтовня пока не приближает его к главной и единственной цели.

Лада смотрит на него и вдруг понимает: сейчас, в эту минуту, он взвешивает, что делать с ней дальше. И эти раздумья очень далеки от мыслей доброго христианина. А логика ей понятна: избавиться от нее — это было бы рациональное решение, раз уж она не оправдала ожиданий в качестве источника информации. У нее есть только один выход — сделать вид, что она знает, рассказать то, что от нее хотят услышать, и таким образом оттянуть приведение в исполнение приговора, который, как ей кажется, она прочитала во взгляде «пенсионера».

101. Барский встречает гостей

— Слышь, писатель, ну и что ты об этом думаешь?

Голос рассек саксофонное соло Колтрейна, как нож проходит сквозь масло. Попытка сложить разрозненные звуки и вопли, издаваемые инструментом, в какую-то сверхгармонию безнадежно провалилась, но у Барского осталось ощущение, что он был близок к этому. Слишком близок, чтобы не заподозрить: момент вмешательства выбран не случайно.

Он оторвал взгляд от катившихся по стеклу капель дождя и едва различимого за ними парка. Медленно обернулся, готовясь увидеть призрак. До сих пор ему казалось, что он один в кабинете. Именно казалось; с некоторых пор он уже ни в чем не был уверен. Его сновидения стали слишком многозначительными и яркими, чтобы от них попросту отмахнуться или чтобы ими пренебрегать; хуже того: они сделались почти неотличимыми от так называемой реальности. И это самое «почти» было очень трудно уловить и зафиксировать. Чаще всего ему это не удавалось. Таким образом, он находился в сложной и неприятной ситуации: каждый текущий момент времени мог оказаться невинной иллюзорной блажью или грозить непоправимыми последствиями. Барскому поневоле пришлось стать очень осторожным.

Вот и сейчас, оборачиваясь, он раздумывал, реален ли этот наглый, юный, немного гнусавый голос, который он слышал уже неоднократно. А если реален, то откуда взялся его обладатель. Во время предыдущих «встреч» Барский воспринимал его появление как должное — в конце концов, почему бы его маленькому ручному дьяволенку не обзавестись воплощением, ведь даже у чертиков из табакерки есть свое обличье. То, что он сейчас вообще задумался над этим, могло служить слабым аргументом в пользу реальности происходящего. И, честно говоря, его устроил бы такой расклад. Иметь союзника в этом сумасшедшем доме никому не помешало бы — даже главному врачу. Ради этого Барский готов был смириться с его плохими манерами.

Мальчишка развалился в кресле, перебросив правую ногу через подлокотник. Его черно-белые штиблеты почти сияли. Бритвы на виду не было. Сегодня он нашел себе новую игрушку — большое гусиное перо, которым то поглаживал себя по пухлым губам, то щекотал в ухе.

— Думаю о чем? — переспросил Барский, оттягивая время, будто опасался, что его могут высмеять. И, похоже, действительно опасался.