— Смертные муки! — восхищённо воскликнул Миллер. — Это уже больше похоже на правду. Свободный дух, преданный жестокой смерти? Мне это нравится! Кто его убил? Какой жанр — мистика или технотриллер? А ты был его лучшим другом? Месть всегда смотрится хорошо.
— Никаких эмоций, — заявил Ясунари. — Не должно быть ни мести, ни других чувств. Вы должны очистить свой разум.
Танцоры пытались следовать указаниям носителей медальона, но остановились в замешательстве между двумя противоборствующими силами. История снова дрогнула и замерла. Каждая разумная клетка «Шинкея» мучительно осознала свою индивидуальность. Единство распалось.
— Это не очищение разума! — выкрикнул Тоши. — Это промывка мозгов! Один хочет промыть нам мозги, другой навязывает голливудские стереотипы. Так вот во что вы хотите превратить великое изобретение профессора Ито? Неудивительно, что он пытался спрятать его от вас.
— Превосходно, — похвалил Миллер. — Немного идеализма делу не повредит, но не стоит перегибать палку. Нельзя заставлять людей чувствовать себя виноватыми. Это отрицательная эмоция. Никто не станет выкладывать деньги за отрицательные эмоции.
Сила воли Миллера мгновенно связала группу новыми узами. Они почувствовали, как их разумы вовлекаются в создание мыльной оперы, полной расхожих клише и фальшивого оптимизма. Затем Ясунари вступил в борьбу, и история наполнилась невероятной скукой и страхом.
— Мы не обязаны делать то, чего они хотят от нас! — воскликнула Элейн. — Мы можем сопротивляться. Мы можем создавать собственные истории.
— Нужно попробовать вырваться наружу, — сказал Тоши. — Мы не можем оставаться здесь: нереальность этого мира растворит нас в себе.
— Отсюда нет выхода! — с торжествующим смехом заявил Миллер.
Игроки почувствовали леденящий страх, когда осознали, что это может оказаться правдой. Они не имели понятия, как выйти наружу. Здесь они умели только одно: создавать свои истории.
Они попытались призвать на помощь источники своего творчества — сострадание, юмор, героизм, бескорыстие, но перед лицом алчности и фанатизма, усиленных властью медальона, их убеждения казались зыбкими и призрачными. Но они не хотели сдаваться. Поражение означало наихудшую форму рабства: порабощение разума. «Шинкей» содрогался от внутренней борьбы, развернувшейся в нем.
Когда Джон Ферроне проснулся, в доме стояла тишина. Соседняя кровать была пуста, хотя, судя по солнцу за окном, не было ещё и девяти часов утра. Джон ещё немного полежал, размышляя о разных вещах. Он надеялся, что его родители скоро вернутся домой. Он был рад, что Фрэнк и Марио наконец поладили друг с другом. Ему хотелось, чтобы Нонна выздоровела и прожила ещё много лет. Иногда дремота одолевала его, потом он снова пробуждался и думал о том, чем бы сегодня заняться. Каникулы казались бесконечными. Школа вырисовывалась где-то в неопределённом будущем. Солнце ярко сияло даже через занавески; становилось слишком жарко валяться в кровати. Должно быть, Марио встал пораньше и сразу же уселся за компьютер — это единственная вещь на свете, способная вытащить его из постели до завтрака.
Улыбаясь, Джон спустился на кухню, чтобы приготовить завтрак. Из закутка между кухней и верандой, в котором стоял компьютер, не доносилось ни звука. Куда подевался Марио? Бен допил остатки апельсинового сока прямо из пакета, сполоснул его и положил в мусорный ящик. Утренний сад неудержимо манил его. Он вышел посмотреть на овощи и заметил, что некоторые баклажаны уже созрели и их пора собирать. Они были фиолетово-чёрными, тяжёлыми и нагрелись на солнце. Бобы, кабачки-цуккини, помидоры — все овощи выглядели упругими и сочными, несмотря на засуху. И фруктовые деревья тоже были в порядке, в воздухе пахло спелыми абрикосами и персиками. Джон сорвал несколько абрикосов и неторопливо съел их, смакуя сладкую, сочную мякоть.