Плексус

Сэди выглядела шокированной – или опечаленной? Она серьезно кивнула.

– Что такое непорочная Дева? – спросил я.

– Ты знаешь это не хуже меня, – ответила она.

– Нет, не знаю. Почему вы называете ее непорочной?

Сэди на миг задумалась, а затем самым невинным образом заявила:

– Потому что она – Богородица.

– Да, но что же такое тогда непорочная?

– Есть только одна непорочная Дева, – ответила Сэди, – и она – благословенная Дева Мария.

– Это не ответ, – нанес я встречный удар. – Я спросил тебя, что значит непорочная?

– Это значит Пресвятая Матерь, – не слишком уверенно отвечала Сэди.

И тут мне в голову пришла блестящая мысль.

– Разве не Господь создал мир? – спросил я.

– Конечно.

– Тогда нет никакой матери. Господу она не нужна.

– Это богохульство! – Сэди почти кричала. – Ты бы лучше поговорил со священником.

– Я не верю священникам.

– Генри, не говори так! Бог тебя накажет.

– Это за что же?

– За то же.

– Хорошо, – сказал я, – тогда спроси у священника ты! Ведь это ты – католичка. А не я.

– И что ты болтаешь, – сказала Сэди, глубоко уязвленная. – Ты еще недостаточно взрослый, чтобы задавать такие вопросы. Мы таких вопросов не задаем. Мы верим. Без веры хорошим католиком стать нельзя.

– Я готов поверить, – возразил я, – если он на мои вопросы ответит.

– Так нельзя, – сказала Сэди. – Прежде ты должен поверить. А потом молиться. И просить Господа, чтобы Он простил тебе твои прегрешения…

– Прегрешения? Да нет у меня никаких прегрешений. И просить Господа о прощении мне не за что.

– Ах, Генри, Генри, нельзя так говорить, это испорченность. Все грешат. Для того и нужны священники. Вот почему мы молимся благословенной Деве Марии.

– А я не молюсь никому, – вызывающе сказал я, чуть подустав от ее туманных речей.

– Это потому, что ты протестант.

– Я не протестант. Я никто. Я не верю ни во что… такое!

– Лучше возьми свои слова обратно, – вконец встревоженная, сказала Сэди. – За такие слова Господь может убить на месте.

Мое высказывание, по-видимому, так ее напугало, что ее страх передался мне.

– Я хочу сказать, – сказал я, пытаясь войти в прежние спокойные воды, – что мы тоже молимся. Но только не так, как вы. Мы молимся только в церкви – вместе со священником.

– Разве вы не молитесь перед сном?

– Нет, – ответил я, – я не молюсь. Наверное, я в этом просто не разбираюсь.

– Тогда мы тебя научим, – сказала Сэди. – Молиться нужно каждый день – самое меньшее три раза. Иначе будешь гореть в аду.

На этих словах мы расстались. Я дал ей торжественное обещание, что попробую молиться – во всяком случае, перед сном. Уходя, однако, я неожиданно задал себе вопрос: о чем, собственно, должен я молить Господа? И едва не побежал вслед за Сэди, чтобы спросить у нее. Слово «прегрешения» судорожно билось в моем сознании. Какие прегрешения, прегрешения в чем? Червь сомнения продолжал грызть меня. Интересно, что греховного я совершил? Лгал я редко, и если лгал, то только матери. И ни у кого, кроме матери, ничего и никогда не крал. В чем мне исповедоваться? Мне и в голову не приходило, что, соврав матери или утащив у нее что-нибудь, я грешу. А как еще я мог поступить, если она меня не понимает и отказывается понять? Попробуй она взглянуть на вещи с моей точки зрения, так, наверное, иначе восприняла бы мое поведение. Вот как мне это представлялось.

Мысленно разбирая наш с Сэди разговор и вспоминая печальный сумрак, наполнявший их дом, я подумал, что, может, не доверяя католикам, мать была не так уж и не права? Мы, например, дома никогда не молились, однако жизнь в нем шла своим чередом. Да и имя Господа никто в нашей семье не упоминал. Тем не менее Он никого из нас не наказал. Постепенно я пришел к выводу, что католики, наверное, от природы очень суеверны, совсем как язычники. Невежественные идолопоклонники, осторожный и трусливый народец, не имеющий достаточной воли и не желающий отвечать за себя. Больше я на мессу никогда не пойду. В сущности, их церковь – та же тюрьма! И тут случайной вспышкой на меня снизошло озарение: может, если бы все в семье Сэди не думали так много о Господе, они были бы побогаче? Все у них уходило на церковь и на священников, то есть на тех, кто всегда просит милостыню. А вот мне священники не нравились никогда. По мне, слишком они гордые и от довольства просто лоснятся. Да ну их к черту! И к черту их свечи, их четки, их распятия – и их непорочных дев!

И вот наконец я оказываюсь лицом к лицу с человеком-тайной – Аланом Кромвелем, наливаю ему очередную рюмку, похлопываю по спине – короче, наслаждаюсь на всю катушку. Прямо в нашем собственном маленьком гнездышке!

Встречу устроила Мона – с молчаливого согласия дока Кронски. Кронски тоже пьет, кричит и жестикулирует. Ему вторит его маленькая мышка-жена, которая в данном случае изображает мою половину. А я – больше не Генри Миллер. На этот вечер мне дана новая кличка – доктор Гарри Маркс.

Нет только Моны. Она, «наверное», прибудет позже.