Плексус

Торжествуя, я привел моих друзей в дом – лишь для того, чтобы тут же понять, какую огромную совершил ошибку. Со всех сторон их третировали. Я старался как мог рассеять атмосферу враждебности, но все было напрасно. Наконец я не выдержал.

– Или вы подружитесь с моими друзьями, – храбро объявил я, держа последних за руки, – или расходитесь по домам! Это моя вечеринка, и я хочу, чтобы со мной были только друзья!

За эту браваду я схлопотал от матери оплеуху. Сморщившись от боли, я все же стоял на своем.

– Это несправедливо! – кричал я чуть не на грани слез.

И они вдруг сдались. Лед был сломан, и это походило на чудо. Не прошло и минуты, как все мы смеялись, кричали и пели. Я не мог понять, что случилось и почему так внезапно.

В разгар вечеринки сестра моего друга – ее звали Сэди – отвела меня в сторону, чтобы поблагодарить за все мною сделанное.

– Это так замечательно с твоей стороны, Генри, – сказала она, заставив меня залиться густым румянцем.

– Не стоит благодарности, – пробормотал я, чувствуя себя одновременно героем и дураком.

Сэди оглянулась посмотреть, не наблюдают ли за нами, а затем храбро поцеловала меня в губы. И я покраснел еще гуще.

– Моя мама с удовольствием пригласила бы тебя как-нибудь на обед, – прошептала она. – Ты придешь?

Я сжал ее ручонку и сказал:

– Конечно приду.

Сэди и ее брат жили в многоквартирном доме наискось от нас по улице. Мне еще не приходилось бывать в домах напротив. Интересно, что у них за дом? Когда я пришел пригласить их, то слишком волновался, чтобы заметить хоть что-нибудь. Единственное, что я помнил: в квартире царила какая-то особая католическая атмосфера. Почти все люди, жившие в квартирах напротив (дома эти принадлежали железнодорожному ведомству), были истовыми католиками. Основание вполне достаточное, чтобы между ними и остальным населением улицы пролегла пропасть.

Первое открытие, которое я сделал, посетив моих новых друзей: они были очень-очень бедны. Их отец, в прошлом инженер-железнодорожник, умер, мать, страдавшая каким-то тяжелым недугом, из дому не выходила. Они и в самом деле были католиками. Ревностными католиками. Это было видно сразу. В каждой комнате, как мне показалось, лежали четки, а на стенах – распятия или литографии с изображениями Мадонны с Младенцем или Христа на кресте. Хотя я уже многократно видел эти свидетельства веры в других домах, тем не менее каждый раз, увидев их снова, немного пугался, и по спине у меня пробегали мурашки. Неприязнь к этим священным реликвиям (коль скоро литографии, четки и распятия и впрямь можно так назвать) была обусловлена – теперь мне это ясно – их ущербностью. Конечно, в ту пору само это слово было мне неведомо, но мое самоощущение явно ему соответствовало. Впервые увидев реликвии в домах моих других маленьких друзей – я говорю сейчас о времени более раннем, – я, помнится, над ними насмехался и даже подшучивал. Как ни странно, именно моя мать, презиравшая католиков почти так же сильно, как алкоголиков и преступников, меня от такого отношения отучила. Стремясь привить мне терпимость, она заставляла меня время от времени ходить к мессе вместе с моими друзьями-католиками.

Однако на этот раз, выслушав подробное описание дома, в котором жили мои друзья, никакой симпатии к ним она не проявила. Мать повторила, что моя дружба с ними до хорошего не доведет. Почему? Я хотел знать причину. Но мать уклонилась от прямого ответа. А когда я попросил, чтобы она разрешила мне отнести им фруктов и сластей из нашего буфета, неизменно переполненного лакомствами, даже нахмурилась. Чувствуя, что никаких разумных оснований за ее решением нет, я решил потихоньку таскать съестное и переправлять его моим друзьям контрабандой. Больше того, время от времени я вынимал несколько центов из бумажника матери, а потом передавал их Сэди или ее брату. Но конечно, всегда говорил, что об этом меня просила сама мама.

– Твоя матушка, должно быть, очень добрая женщина, – сказала как-то мать Сэди.

Я улыбнулся, но улыбка вышла неубедительной.

– Ты правду говоришь, Генри, что подарки посылает нам твоя матушка?

– Конечно, – ответил я, улыбаясь как ни в чем не бывало. – У нас всего гораздо больше, чем нужно. Если можно, я могу приносить вам еще кое-что.

– Подойди ко мне, Генри, – сказала мать Сэди. Она сидела в старомодном кресле-качалке. – Слушай меня внимательно. – Она ласково погладила меня по голове и тесно к себе прижала. – Ты очень-очень хороший мальчик, и мы тебя любим. Но ты не должен красть для того, чтобы делать других счастливыми. Это – грех. Я знаю, ты хочешь сделать как лучше, но…

– Это не кража, – запротестовал я. – Все равно все это пропало бы.

– У тебя, милый, большое сердце, – сказала она, – для такого маленького мальчика очень большое сердце. Подожди немного! Подожди, пока не станешь старше и не начнешь сам зарабатывать себе на жизнь. Тогда велениям сердца ты сможешь отдаться вполне.

На следующий день брат Сэди отвел меня в сторону и попросил не злиться на мать за отказ от моих подарков.

– Она тебя любит, Генри! – сказал он.