Плацдарм непокоренных

Многое из того, что стало сутью самой его, Беркута, жизни, воспринималось Кириллом в штыки, и этим невосприятием он довольно часто мешал командиру настраивать бойцов на операцию, на бой, на мужество. И было что-то закономерное в том, что закончил Арзамасцев свой фронтовой путь вот так: оставив гарнизон, сбежав с поля боя, что на языке военюристов всех армий называется дезертирством и карается одинаково строго и беспощадно…

Нет, он не решился бы назвать Арзамасцева своим другом, и все же этот человек был по-своему дорог ему. Вместе бежали из плена, вместе прошли чуть ли не всю Польшу и пол-Украины, вместе десятки раз находились на грани гибели. С Арзамасцевым были связаны несколько труднейших месяцев его жизни — разве этого недостаточно?

Да, сейчас, стоя над телом этого погибшего солдата, Беркуту было что вспомнить. Однако он ничего не вспоминал. Просто стоял, опустив голову и всматривался в слегка оттаявшую ледяную маску, покрывавшую лицо Арзамасцева, казавшегося теперь пришельцем из иного мира.

— Совсем забыл: записка, — вдруг вспомнил Мальчевский, извлекая из кармана листок плотной картонной бумаги.

— Что в ней? — тихо спросил капитан, все еще не отрывая взгляда от казненного.

— «Так будет с каждым, кто не сдастся до двенадцати ноль-ноль. Сигнал о сдаче — белый флаг на башне танка». По-русски написано, причем грамотно. Очевидно, полицаишко какой-то старался, писарь вавилонский.

— Это все?

— Здесь еще подпись стоит: «Немецкое командование».

— Значит, в двенадцать? Ценная информация. Похороните ефрейтора Арзамасцева по ту сторону косы. Можно не сомневаться, что до двенадцати немцы зверствовать не будут. — Он провел взглядом четверку бойцов, уносящих на шинели тело Арзамасцева, надел шапку и только тогда осмотрел столпившихся чуть в стороне, у самого входа, под козырьком, незнакомых ему бойцов.

— Старший сержант Акудинов, — переваливаясь на тонких, «кавалерийских», ногах, подошел к нему высокий худой боец в длинной, с иссеченными полами шинели. — Привел двадцать три гвардейца. Командир взвода младший лейтенант Торгуенко, сержант Казаченок и еще два гвардейца погибли. Двоих раненых оставили в деревне. Мужик вроде бы надежный. Еще трое легкораненых остались в строю.

— Как же вы сумели пройти? Такой массой?

— Разведчики помогли. Сняли пулеметный расчет, провели через окопы, а когда фрицы засекли нас, отвлекли огонь на себя. Ночь тоже подсобила. Словом, прошли. Только подморозились… основательно.

— Все в штольню. К костру. Обогреться, поесть. В вещмешках патроны?

— И гранаты. Немного еды, — гортанный голос Акудинова рождал какой-то необычный акцент, слышать который Громову еще не приходилось. Единственное, что он определил акцент этот не кавказский.

— Главное сейчас — боеприпасы, — согласился Андрей. — Лейтенант Кремнев, пополните бойцами три наших взвода. Вы, старший сержант, задержитесь. Что велено передать лично мне? — спросил он Акудинова, когда бойцы пополнения отошли к штольне.

— Извините, товарищ капитан, что не сразу… Эта сатанинская шутка с «парламентером»… Наступление завтра на рассвете. Приказано во что бы то ни стало продержаться.

— Глубокомысленный приказ, — иронично улыбнулся Глодов, держась рукой за ягодицу. Пуля действительно лишь царапнула его, но рана все еще побаливала. — Который, впрочем, не обсуждают, — добавил исключительно ради капитана. — Как и все прочие.

— Но мы уже потеснили немцев, — решил оправдаться за все существующие на их участке фронта штабы этот невесть откуда свалившийся старший сержант. — Сейчас передовая в пятнадцати километрах от реки. Это же на один бросок!

— Я еще помню те времена, когда она была значительно ближе, — заметил Глодов, стоявший так, чтобы приваливаться спиной к камню. — Тогда нам тоже обещали все тот же один, решительный бросок. Хотя претензии, конечно, не к тебе, сержант.

Длинная очередь, которой немецкий пулеметчик, засевший на берегу, справа от косы, прошелся по танку и окрестным валунам, напомнила всем троим, что спорить им, собственно, не о чем: где бы ни проходила передовая, враг всегда рядом. Поэтому ориентироваться нужно по нему. Самого же Беркута волновал сейчас не столько очередной рывок своих войск, сколько ультиматум немцев. Он посмотрел на часы: пять минут восьмого. Если немцы действительно подарят им эти пять часов — у них еще уйма времени. Вот только стоит ли дарить его немцам? Ведь это и их передышка.

18

Перебросившись несколькими словами со всеми прибывшими, Беркут, в сопровождении Кремнева и Мальчевского, пошел осмотреть передний край своего гарнизона.

Хотя немцы, как всегда, отошли на ночь с плато, чтобы не терять зря людей во время вылазок русских, ни один боец гарнизона за ближайший вал не вышел. Впереди оставался только заслон, охранявший северный выход из штольни. Но и он тоже отсиживался под землей за завалами.