Платоника и Плутос

Небесам, в пышной грации ресниц

Черным контуром опоясаны слегка.

В них бесконечная доброта, нет ничего дороже тех очей зениц.

Бровки дугами, носик строен как у голубка.

А уста столь страстны, но столь невинны.

Я и ныне поражен шедевром неподражаемого Творца.

Любовь питаю я, и с Богом наши чувства к тебе равны взаимны.

Будучи Его пером облезлым, не ведающего в творении конца.

Лишь восхищенье, сердечное томленье,

Испытаю вновь, завидев образ твой в красотах мирозданья.

Для сохранения души твоей я возношу сие моленье.

Мне неподвластны описанья умильно идеального созданья”.

У Арианы щечки покраснели, в смущении она поникла,

Духа речь ее пленила.

“Ужели замечаю я один (та мысль не постыдна)

Трепетанье твоих ресниц, как кожи гладь остыла,

И розовощекость бледным тоном выдает в Ариане скромность.

Любил я спать, будучи живым, предаться покою грез.

Ибо во сне являлась ты ко мне, минуя томность.

В объятья там я заключал тебя и просыпался от боли слез.

Не бывать тому, горестно вторила реальность.

Я жил юной жизнью сердцем пламенно любя.

Но вокруг любви не видел, любовь – сакральность.

Я видел, как люди любят деву, но не одну, а многих, не щадя

Чувств, они порок нарекли блаженством,

А блаженство бесстрастно непорочное почитали за порок.

Словно перчатки дев они меняли, оправдываясь несовершенством,

Гнушаясь укоренья, истекал их отношений срок,

Будучи корыстными, они, спешили лучше приобрести вещицу.

Это реальность? – тогда я в ней не желаю жить.

Где юная любовь одна и на всю оставшуюся жизнь?

Неужели я один в пятнадцати летах посмел истинно истово любить.

Потому я часто умереть мечтал, жизнь уходила вкривь,

Мир такой, где я люблю, но нелюбим, где они не любят, но любимы.

Романтик, ужели я последний?

Потому любил я сновиденья, где мы счастливы и живы.

Окромя любви, там нет иных прогрессов устремлений.

Но ныне Небеса мое безвременное пространство.

На крыльях поэзии к тебе спускаюсь,

Позабыв коварство и жеманство,

Продолжу осеннего дождя питательную песнь.

Как и людей ушедших, листьев падших видением не счесть.

Видятся златые россыпи монет,

А ветер подобен дыханью сторожа дракона.

“…Очей очарованье” – мне вспоминается поэт.

В юности познавший славу и бич закона.

Плачет родившая утроба возле сыновья гроба.

Рвутся орудий залпы, иль это раскаты грома.

Молнии в сверканье посылают страх озноба.

Венец творенья тебе ли страшиться природы шторма.

Творец всего творенья не попустит омертвенья

В обилье красок, в вальсе муз

И в вихре поползновенья.

Деревья скинут листву, словно тяжкий груз,

Первый снег их инеем покроет.

Скроется нагота и воссияет целомудренно наивно белизна.

Наступает морозная зима, что землю успокоит.

Венчания пора в платье белом невеста непознанно чиста,

Или жених в девстве бережлив и скромен,

В празднестве отметят обрученье.

В сугробах вышних и в снежинках риса.

Зима – венчанье юных душ олицетворенье.

Горы виднеются вдали, там над вершиной мыса

Остов Ноева Ковчега заточен в снегах.

Иль Прометей там скован даритель запретного огня.

Ах, Ариана, для чего ты являешься сюда в слезах

Под дуб, воскрешая прошлое в памяти своей и я

Раньше встречи срока льну к душе твоей речами.

Любимая – живи, об одном лишь заклинаю.

Не жалей мертвых, жалей живых добрыми делами.

Мучает тебя вопрос, о том я ведаю, я знаю.

Вторую книгу, том второй я начертал пером,

Скучна жизнь моя, не было у меня свиданий, и не состоял я в паре.

Не созерцал заграничные города и храмы.

Но сколько чувств и впечатлений (подобных каре)

О неловком взгляде, о пылинки кусочка кожи на реснице дамы,

Сколько внутри восторга и столько же утрат.

Роман написан, любовный скромный наш роман.

Невзирая на торжество рассвета, я жду старости закат.

Там смерть близка, иль смерти вовсе нет, смерть – обман

Ее придумали для устрашения непоседливых детей.

И черно-белыми тонами Вселенной варьете

Вращения по кругу без изыскательных затей,

Люди в хохоте и в плясках в дыму бессонных кабаре

Бессмысленно пропивают жизнь в трущобах табака,

“Осанна” – редко слышится в низинах кабака, чаще брань.

Ариана, живи не сим беспутством, но будь святости верна.

Облекись в одежды правды и сними гнилую рвань,

Сердцем внимай в учение Бога Христа.

Минет зима, оттает прах.

Хлынут ручьи, и дети весело запустят по рекам корабли

Надежды, веры и любви, минуя страх

Обиды, скорби, воспрянем духом в играх детворы,

Ведь горит трава сухая, поэт сжигает неудачные стихи,

И над пеплом прорастут цветы, мать и мачехи желтки,

Набухнут почки зародыши листки мохнатые пучки,

В возрожденье природы виден Бог в пробужденье красоты

Столь по-девичьи наивной.

Великое слагается из привычной простоты,

Меж пеньем певчих птиц, пополняя мир музыкой призывной,

Сердца наполним теплотой весенней радости чудес.

Звонкая прозрачная река проснулась,

Прояснилось небо, и очнулся мрачный лес.

И любовь под слоем пыли встрепенулась.

Сожалею, о том, что мы не были вдвоем наедине,

В ту мечтаний пору в сказаньях ангельского бденья,

Я не гулял с тобой по парку, держа твою руку в своей руке.

В мае день твоего рожденья,

Числа двадцать шестого тот благовестный день я с трепетом встречаю.

Я пред Богом преклоняюсь в знак почтенья.