Платон, Плотин и Баламут. О фантастике, кино и не только

– Текст, сам по себе потенциально бесконечный, может порождать лишь те интерпретации, которые предусмотрены его собственной стратегией: мы видели, что даже наиболее «открытые» из экспериментальных текстов управляют процессами своей свободной интерпретации и предопределяют заранее «ходы» читателя.

Что-то аналогичное о возможности текста жить много раз и во многих жизнях в связи с ВАЛЕРИ утверждал и Жак Деррида, сравнивая текст с паутиной, в сети которой после смерти сткавшего ее паука, попадают другие животные, пытаются выпутаться и размышляют о первоначальном смысле этой «текстуальной ловушки» («Поля философии»).

Надо полагать, это касается и переводов. Вот строфы 19 и 20 подстрочника «Морского кладбища»:

19. Глубокие отцы, необитаемые черепа,
Кто под весом стольких лопат,
Находятся в земле и смущают наши шаги,
Настоящий грызун, неопровержимый червь
Не для тех, кто спит под плитой,
Он живет жизнью, он не покидает меня!
20. Любить, может быть, или ненавидеть себя?
Его секретный зуб от меня ближайший
Пусть все имена ему подходят!
Он видит, он хочет, он мечтает, он касается!
Моя плоть ему нравится, и даже на моей постели,
К этой жизни я живу, чтобы принадлежать ему!

А вот перевод Евгения Витковского:

19 Вы, пращуры, вы ныне персть земная,
Что спит, стопы идущих препиная,
Под них главы пустые подложив, —
Червь подлинный вам угрожать не может,
Он ничего под плитами не гложет,
Он лишь во мне, он только жизнью жив!
20 Любовью ли, иным огнём сугубым
Снедаем он, разящий тайным зубом —
Как ни зови его, итог един:
Он видит, алчет, мыслит, – год за годом
Он числит плоть мою своим феодом,
Он ведает – кто раб, кто господин.

По прочтению у русскоязычного читателя мгновенно возникает ассоциация с одой «Бог» Гавриила ДЕРЖАВИНА: «Я царь – я раб – я червь – я Бог!». Тем более, что ни в одном из четырех других существующих переводов на русский раба, естественно, нет.

Правда, у ДЕРЖАВИНА – Бог, у Валери – боги. У ДЕРЖАВИНА, если есть я, значит, есть и Бог, а если есть Он, то «я уж не ничто!». А стихотворение ВАЛЕРИ предваряет эпиграф с обратной идеей из древнегреческого Пиндара «Душа моя, не стремись к вечной жизни, Но постарайся исчерпать то, что возможно». Не зря тот же эпиграф Альбер Камю дал «Мифу о Сизифе». В ряде интернет-публикаций переводов «Кладбища…», цитата из «Пифийских песен» расширена по сравнению с тем, что было у ВАЛЕРИ:

Ищи себе, смертный, у богов уменья по уму,
ступени по стопе, помни, в какой мы доле.
Не пытай бессмертия, милая душа —
обопри на себя лишь посильное.
(в переводе Михаила Гаспарова).

Переводчик Евгений Витковский вполне мог заявить: «Я такого сопоставления не задумывал, это все ваши фантазии». Но напомню слова ВАЛЕРИ, что нет истинного, заложенного автором (переводчиком) смысла текста, а есть лишь его интерпретация.