Платон, Плотин и Баламут. О фантастике, кино и не только

– В течение многих лет я собирал упоминания Луны по мере их обнаружения в читаемых мною книгах. В конце концов, я составил каталог этих Лун в стихотворении под простым названием «Луны». Но теперь я не могу найти стихотворение или место, где мне явилась эта волшебная луна, которую я включил туда такими строчками: «чашка лунная Маяковского с пьющим из нее соловьем».

На мой взгляд, есть два возможных объяснения тому.

Первое: в 20-х-30-х-40-х годах Владимира МАЯКОВСКОГО активно переводили в Латинской Америке на испанский. И если в Аргентине этим занималась Лиля Герреро (она же Елизавета Бондарева, лично его знавшая во время своей жизни в Москве в 1926—1937 гг), то в Мексике (еще до Герреро, выпустившей свою знаменитую антологию в 1943-м), МАЯКОВСКОГО переводили в 20-х не с русского, а с французского. Причем переводы были весьма вольные.

Сам Владимир МАЯКОВСКИЙ, побывав в Мексике в 1925 году, так писал о тамошних поэтах:

– Одинокие мечтательные фигуры скребутся в бумажке. Каждый шестой человек – обязательно поэт. Даже коммунист Герреро, редактор железнодорожного журнала, даже рабочий писатель Крус пишут почти одни лирические вещи со сладострастиями, со стонами и шепотами, и про свою любимую говорят: комо леон нубио (как нубийский лев).

Так что здесь вполне могли перевести ранние стихи МАЯКОВСКОГО достаточно свободно от оригинала. А язык во всей Латинской Америке испанский.

Второе объяснение вполне в духе БОРХЕСА: не существовавший ранее образ выкристаллизовался сам собой из перенасыщенного раствора культуры, и цитирующие уверовали в его реальность. Стихотворение АГИЛАРА тоже ведь появились не из пустоты: у мексиканского поэта есть великий предшественник, представивший коллекцию Лун в путевом дневнике «На воде» 1887 года.

P.S. Кстати у Гарсиа Лорки «Малая песня» начинается так:

У соловья на крылах
влага вечерних рос,
капельки пьют луну,
свет ее сонных грез.

Червь ВАЛЕРИ и червь ДЕРЖАВИНА

«Морское кладбище» Поля ВАЛЕРИ (как заявил Евгений Витковский в интервью Елене Калашниковой, это принципиально неправильное название, нужно переводить – «Кладбище у моря»: как только он это понял, перевод, над которым он долго «бился» – наконец пошел) – существует в нескольких переводах, в той или иной степени приближающихся к оригиналу. Сам ВАЛЕРИ говорил, что стихотворение возникло у него в голове в виде десятисложной «пустой ритмической фигуры», которую он уже потом наполнил содержанием из воспоминаний о родном городе Сете. Не зря же философ Мишель Герен сопоставляет «Морское кладбище» с «Болеро» Равеля. Стихотворение набито под завязку метафорами, – о жизни и смерти через образы недвижного городского кладбища и расположенного рядом с ним подвижного моря. Впрочем, сам автор (надо полагать, достали с вопросом: о чем это произведение?) утверждал через много лет по его поводу:

– Не существует истинного смысла текста. Нет самовластия автора. Что бы он ни хотел сказать, он написал то, что написал. Будучи опубликован, текст подобен устройству, которое каждый может использовать по своему усмотрению и сообразно своим возможностям. Нет никакой уверенности, что тот, кто выстроил текст, использует его лучше, чем кто-либо другой (Поль ВАЛЕРИ «О морском кладбище», в переводе доктора философских наук Валерия Петрова).

Умберто Эко в книге «Роль читателя. Исследования по семиотике текста», заявил, что Поль ВАЛЕРИ здесь не прав: