Платформа

В следующие два месяца я видел Валери очень часто. Собственно говоря, мы виделись каждый день, за исключением одного уик-энда, когда она уезжала к родителям. Жан-Ив решил согласиться на предложение “Авроры”; Валери решила последовать за ним. Помнится, первое, что она сказала, было: “Мои налоги возрастут до шестидесяти процентов”. В самом деле, хотя зарплата ее увеличивалась с сорока до семидесяти пяти тысяч франков в месяц, разница, с учетом налогов, оказывалась не такой уж впечатляющей. Она знала, что с марта, когда она перейдет в “Аврору”, ей предстоит вкалывать изо всех сил. Пока же все шло хорошо: они объявили в “Нувель фронтьер” о своем уходе и теперь спокойно передавали дела. Я советовал Валери откладывать деньги, открыть сберегательный счет или не знаю что; хотя, по правде говоря, мы не слишком задумывались о таких вещах. Весна выдалась поздняя, но это не имело никакого значения. Когда потом я размышлял об этом счастливом периоде жизни с Валери – как ни странно, у меня осталось о нем очень мало воспоминаний, – я пришел к выводу, что человек не создан для счастья. Чтобы получить реальную практическую возможность счастья, человек должен был бы преобразиться – трансформироваться физически. С чем сравним Бог? Прежде всего, разумеется, с женской киской; а кроме того, например, с паром в хаммаме. Словом, с чем-то таким, в чем мог бы реализоваться дух, потому что тело насыщено радостью и удовольствием и все тревоги упразднены. Я теперь совершенно убежден, что дух еще не родился, он ждет своего часа, и рождение его будет трудным; пока мы имеем о нем лишь неполное и неверное представление. Когда я доводил Валери до оргазма, когда тело ее содрогалось в моих объятиях, меня порой охватывало краткое, но пронзительное ощущение, что я поднимаюсь на новый, совершенно иной уровень сознания, где не существует зла. В минуты, когда ее плоть прорывалась к наслаждению, время останавливалось, а я чувствовал себя богом, повелевающим бурями. И в этом заключалась моя первейшая радость – несомненная, совершенная.

Вторая радость, которую принесла мне Валери, состояла в ее удивительной доброте и мягкости характера. В иные дни, когда она задерживалась на работе – а со временем она стала задерживаться все дольше и дольше, – я чувствовал, что она издергана и утомлена до предела. Но она никогда не срывала раздражение на мне, ни разу не рассердилась, никогда у нее не было ни одного из тех непредсказуемых нервных припадков, которые нередко делают общение с женщинами мучительным и жалким. “Я не тщеславна, Мишель, – говорила она. – Мне хорошо с тобой, мне кажется, что ты мужчина моей жизни, и на самом деле мне больше ничего не нужно. Но увы: я вынуждена добиваться большего. Я – часть системы, мало что дающей мне лично и вообще бесполезной; но как вырваться из нее, я не знаю. Надо будет обдумать это на досуге, только не представляю, откуда у нас возьмется досуг”.

Что до меня, то я работал все меньше; исполнял свои обязанности – только и всего. Заканчивал так, чтобы, купив еды на ужин, спокойно успеть домой к “Вопросам для чемпиона”; ночевал я теперь у Валери. Как ни удивительно, Мари-Жанну, похоже, не огорчало, что у меня потихоньку пропадает всякое служебное рвение. Сама она любила нашу работу и всегда была готова взвалить на свои плечи дополнительную нагрузку. Мне кажется, больше всего она ждала от меня доброго отношения – а я и был все это время добр и мил. Ей очень понравилось коралловое ожерелье, которое я привез ей из Таиланда, она надевала его каждый день. Готовя документацию к выставкам, она порой бросала на меня странные взгляды, смысл которых оставался мне неясен. Однажды – это было в феврале, в день моего рождения, – она сказала откровенно: “Ты изменился, Мишель. Не знаю, в чем именно, но ты выглядишь счастливым”.

Она была права; я был счастлив, я это помню. В жизни, понятно, всякое случается, нас подстерегает множество проблем, старость, смерть – все так. Однако, вспоминая эти несколько месяцев, могу засвидетельствовать: счастье существует.

А вот Жан-Ив, безусловно, счастлив не был. Помнится, мы ужинали как-то втроем в итальянском ресторане, точнее в венецианском, короче, в каком-то довольно шикарном месте. Он знал, что из ресторана мы с Валери пойдем домой и будем трахаться, трахаться с любовью. Я не находил, что ему сказать, все и так было ясно, даже слишком. Ясно было, что жена его не любит, что она, возможно, никого никогда не любила и, по всей видимости, никого никогда не полюбит. Не повезло ему, вот и все. Человеческие отношения не так сложны, как их расписывают: бывают ситуации неразрешимые, а вот чтоб действительно сложные – это редко. Ему, понятно, надо было разводиться; дело непростое, но необходимое. Что я мог добавить? Мы исчерпали тему, еще не доев закуски.