Платье цвета полуночи

– Дилемма состоит в том, что если человек скажет: «Друг», как знать, может, он лжёт. Но ребята, которым приходится по ночам выходить за ворота, преизобретательно придумали свой собственный шибболет[46] для ответа на мой вопрос, а именно: «Престон, да отложи ты, наконец, книгу и впусти нас сейчас же!»

– А «шибболет» – это?… – Юноша её завораживал. На свете не так много людей, способных вложить в бессмысленное сочетание звуков столько чудесного смысла.

– Что-то вроде тайного пароля, – объяснил Престон. – Строго говоря, «шибболет» – это слово, которое твой враг произнести неспособен. Например, в случае герцогини разумно было бы выбрать слово «пожалуйста».

Тиффани с трудом сдержала смех.

– Однажды, Престон, твой ум доведёт тебя до беды.

– Ну, хоть на что-то сгодится.

Из кухни в глубине замка донёсся душераздирающий вопль, а люди отличаются от животных, в частности, тем, что, заслышав крик о помощи, бегут к нему, а не от него. Тиффани отстала от Престона лишь на пару секунд, не больше, но они подоспели не первыми. Вокруг кухарки, госпожи Кобль, уже суетилась пара служанок, та безутешно рыдала, сидя на табурете, а одна из девушек бинтовала ей руку кухонным полотенцем. От пола поднимался пар; чёрный котёл лежал на боку.

– Говорю вам, они там сидели! – с трудом выговаривала кухарка между всхлипами. – И все извивались и дёргались! До смерти этого не забуду. Прямо вот бултыхались и пищали: «Мама!» Я эти мордахи по гроб жизни запомню! – И кухарка снова зарыдала – бурно, безудержно, того гляди задохнётся. Тиффани поманила к себе ближайшую посудомойку, но та повела себя странно: съёжилась, будто её ударили.

– Послушайте, – промолвила Тиффани, – не объяснит ли мне кто-нибудь, будьте так добры… Зачем тебе ведро? – Этот вопрос был адресован третьей служанке, которая как раз тащила из погреба ведро.

От резкого окрика в придачу ко всеобщему переполоху она выронила ношу, и по всему полу разлетелись осколки льда. Тиффани набрала в грудь побольше воздуха.

– Дамы, к ожогу лёд не прикладывают, пусть на первый взгляд это и кажется разумным. Остудите немного чая – не до конца, пусть останется чуть тёплым, – и сделайте примочку на руку, на четверть часа самое малое. Всё поняли? Отлично. А теперь рассказывайте, что случилось!

– Там кишмя кишели лягушки! – завизжала кухарка. – Я пудинги варить поставила, открываю, а там лягушата, и все пищат: «Мама, мама!» А я говорила, я говорила всем и каждому! Свадьба и похороны под одной крышей – это к несчастью! Это всё чёрное ведьмовство, вот что это такое! – Женщина охнула и зажала себе рот здоровой рукой.

Тиффани не изменилась в лице. Она заглянула в котёл, осмотрела пол. Лягушек – ни следа, зато на дне котла обнаружились два громадных пудинга, завёрнутые в холст и ещё горячие. Тиффани достала их и переложила на стол, непроизвольно отмечая, что посудомойки от них так и шарахнулись.

– Превосходные плам-пудинги[47], – весело сообщила она. – Беспокоиться ровным счётом не о чем.

– Я часто подмечал, – вклинился Престон, – что при определённых обстоятельствах кипящая вода очень странно бурлит и побулькивает, а над самой поверхностью прыгают и лопаются крохотные пузырьки. Да позволено мне будет предположить, что это – одна из причин, почему госпоже Кобль примерещились лягушки? – Престон придвинулся ближе к Тиффани и прошептал: – А вторая причина – это, по всей вероятности, вон та бутылка первосортного сливочного хереса на полке (как я вижу, она почти пуста), – вкупе с одиноким стаканом, отчётливо различимым в тазике для мытья посуды.

Тиффани поразилась до глубины души: стакана она не заметила.

Все взгляды обратились к ней. Молчание грозило затянуться, но поскольку никто другой нарушать его не собирался, говорить пришлось Тиффани.

– Понятно, что все мы очень расстроены из-за смерти барона, – начала она, но не докончила: кухарка резко выпрямилась на табурете и наставила на неё трясущийся палец.