Пласидо Доминго. Мои первые сорок лет

Хотя я и продолжал ходить в американскую Виндзорскую школу до конца учебного года, английский мне так и не дался. Курс английского языка там преподавали, но времени, проведенного в школе, оказалось для меня слишком мало, чтобы достичь хороших результатов. В следующем году я начал посещать Мексиканский институт. Вот тут-то и настало для меня золотое времечко, хотя счастье мое было связано вовсе не с учебой. Я страстно любил футбол и почти каждый день участвовал в двух матчах. Наш учитель Альберто Годинес был так предан этой игре, что всех мальчиков своего класса, входивших в спортивную команду, старался во что бы то ни стало перевести в следующий класс, чтобы мы оставались вместе. Он даже разрешал нам переодеваться в спортивную форму на последних минутах каждого урока, и мы гоняли мяч все пятнадцать минут перерыва. Я был вратарем. В среднем мы играли два — два с половиной часа в день. Команда поднялась до такого уровня, что из нее потом вышли три профессиональных игрока, в том числе Хосе Луис Гонсалес, который стал футболистом международного класса и выступал за национальную команду на двух чемпионатах мира. У испанских мальчишек есть обычно две заветные мечты — стать футбольным вратарем или тореадором. Когда мне было около четырнадцати лет, я пошел с приятелем на небольшой тьентас—тренировочную арену — попробовать свои силы. Бычок, с которым я должен был сразиться, ростом был не больше взрослого дога, но я испугался: вдруг, если он сильно ударит меня, это обнаружат мои родители. Бычок погнался за мной, повалил на землю... В результате я решил остаться вратарем.

Тогда же мое внимание начали притягивать спектакли труппы, организованной родителями. По воскресным дням, а иногда и в середине недели, несмотря на то что утром надо было идти в школу, я отправлялся в театр, где играли отец и мать. Кроме участия в своих спектаклях, они выступали еще и с испанской труппой «Кавалькада», программы которой включали номера из сарсуэл, танцы фламенко и чтение стихов, обычно из Гарсиа Лорки. Однажды родители устроили песен но-танцевальный конкурс для детей. Я принял в нем участие, исполнив испанскую песню в стиле фламенко, которая называлась «Тани». Мне было тогда восемь лет, я ходил в коротких штанишках и был очень упитанным. Мама заметила, что во время пения одно ухо у меня сильно покраснело — нечто подобное время от времени происходит со мной до сих пор, если я перегреюсь, переутомлюсь или просто почувствую какую-то неловкость. Победив в конкурсе, я получил приз — книжки и футбольный мяч,— но какой-то мальчуган заплакал оттого, что не он выиграл состязание, и я отдал ему все награды. Так состоялся мой дебют в Западном полушарии. (В Мексиканском институте я всегда вызывался петь, когда набирали школьный ансамбль. Мой сольный репертуар ограничивался «Гранадой», и ребята, привыкшие часто слышать ее в моем исполнении, прозвали меня «гранадцем».)

Иногда для участия в сарсуэлах требовались дети, тогда и мы с сестрой попадали на службу. Таким образом, я начал постигать основы театрального дела в раннем возрасте. Я сидел на оркестровых и сценических репетициях, видел работу постановочных и пошивочных цехов, ставил ноты на пюпитры в оркестровой яме. Мои родители сами были антрепренерами, поэтому я познал суровую действительность театрального мира вовсе не с парадной стороны. Сейчас я счастлив, потому что просто пою, мне за это платят и публика заполняет зал. В театре моих родителей спектакли играли отнюдь не всегда при аншлаге. Обычно кто-нибудь — отец или мать — отправлялся посмотреть из-за занавеса в зал и определить, насколько высок сегодня сбор. Но я не помню, чтобы опасения насчет малочисленности публики отражались на ходе представления. Мои родители были истинными артистами и всегда играли в полную силу. К счастью, серьезных финансовых проблем у них и не возникало.

Вскоре после нашего приезда в Мексику я и моя сестра начали учиться игре на фортепиано у прекрасного педагога Мануэля Барахаса. Мы много занимались дома, а дважды в неделю после школы отправлялись к нему на урок. Племянники Пеланчи тоже учились у него. Обычно тетушки прогуливались неподалеку, поджидая нас во время урока, и если урок шел плохо, то Барахас кричал: «Тетушки, наверх!» Они должны были подняться и выслушать его ругань в адрес кого-нибудь из учеников. Провинившегося он наказывал так: надо было полчаса или час стоять с вытянутыми руками, держа в них книги. Сейчас это кажется жестоким, но в то время считалось вполне оправданным.