Пламя над Персеполем

Четыре летописца походов Александра, чьи труды сохранились до нашего времени, неодинаково оценивают значение этого события. Все они писали между I в. до н. э. и II в. н. э. и, в конечном итоге, пользовались информацией, почерпнутой из заметок участников персидского похода. Поэтому основные факты, как бы ни поработала над ними фантазия людей, неоспоримы. Уходя из Персеполя, завоеватели предали огню величественный дворец. Двадцать два столетия спустя археологи, которые вели раскопки среди его руин, обнаружили многие свидетельства пожара. Выяснилось, что «весь пол главного зала покрыт слоем золы и древесного угля (кедра, как показал микроскопический анализ), иначе говоря, обугленными останками потолочных перекрытий. Херцфельд определяет толщину этого слоя в 1–3 фута и отмечает следы огня на колоннах… Тронный зал и его портик, несомненно, обрушились в результате бедствия, что, вероятно, совпало во времени с пожаром в казнохранилище по другую сторону улицы, к югу, и, возможно, с гибелью самой ападаны…», то есть колонного зала для приемов к западу от тройного зала. Эти указания я заимствую из объемистого труда Эриха Шмидта «Персеполь» (изд. Чикагского университета, 1953).

О персепольской катастрофе писал Арриан, азиатский грек, находившийся на службе у императора Адриана и умерший около 180 г. н. э. Его рассказ напоминает свежезамороженный продукт и не подвержен исторической порче. Александр, но словам Арриана, сжег дворец вопреки уговорам верного Пармениона, который «советовал ему сохранить его, между прочим, и потому, что нехорошо губить собственное имущество, а также потому, что население Азии примет его не как властителя Азии, твердо решившего удержать власть над нею, а только как человека, победоносно прошедшего по стране. Александр ответил, что он желает наказать персов за то, что, вторгшись в Элладу, они разрушили Афины и сожгли храмы; за всякое зло, причиненное эллинам, они и несут теперь ответ. По-моему, однако, Александр действовал безрассудно, и не было здесь никакого наказания древним персам».

Следовательно, сожжение Персеполя в 330 г. до н. э. Арриан считает обдуманным актом мести за сожжение афинского Акрополя и городов и храмов Аттики Ксерксом в 480 г. до н. э. По существу так оно и было, это несомненно. Походу Александра в персидскую Азию с самого начала придавали — пусть лишь в целях пропаганды — характер возмездия, уготованного правнукам тех, кто полторы сотни лет назад принес Греции столько страданий [6]. В 333 г. до н. э., после победы македонян при Иссе, на границе Киликии и Сирии, Александр четко выразил эту мысль в ответном послании царю Дарию, которое начиналось следующими весьма решительными словами: «Ваши предки вторглись в Македонию и остальную Элладу и наделали там много зла, хотя и не видели от нас никакой обиды. Я, предводитель эллинов, желая наказать персов, вступил в Азию, вызванный на то вами…»

Но бесстрастное упоминание Арриана о том, что разрушение дворца было карательной мерой, возможно, не воссоздает картину во всей полноте. Зато у других писателей историческое это событие выглядит как оперный сюжет. Так повелось со времен Диодора Сицилийского (вторая половина I в. до н. э.) и вплоть до «Пира Александра», сочиненного Драйденом к празднику св. Цецилии в 1697 г. Начнем с Диодора. «Александр, празднуя победу, принес роскошные жертвы богам и устроил для друзей богатое пиршество. Товарищи его походов щедро угощались, и чем дальше шла пирушка, тем больше пьянели, и наконец длительное безумие охватило души упившихся. Одна из присутствовавших женщин, Фаида по имени, уроженка Аттики, сказала, что из всех дел, совершенных Александром в Азии, самым прекрасным будет сожжение царского дворца; пусть он отправится веселой компанией вместе с ними, и женские руки заставят в один миг исчезнуть знаменитое сооружение персов. Слова эти, обращенные к людям молодым, которые, опьянев, преисполнились бессмысленной гордости, возымели, конечно, свое действие: кто-то закричал, что он поведет всех, и стал распоряжаться, чтобы зажгли факелы и шли отомстить за беззакония, совершенные в эллинских святынях. Его одобрили, но сказали, что совершить такое дело подобает только Александру. Царя воодушевили эти слова; все вскочили из-за стола и заявили, что они пройдут победным шествием в честь Диониса. Тут же набрали множество светильников, прихватили женщин, игравших и певших на пиру, и царь выступил в этом шествии под звуки песен, флейт и свирелей. Зачинщицей всего была гетера Фаида. Она после царя первая метнула во дворец зажженный факел; то же самое сделали и другие, и скоро дворец и все вокруг было охвачено огромным пламенем. Самое удивительное, что за кощунство, совершенное Ксерксом, царем персидским, на афинском Акрополе, отплатила той же монетой много лет спустя женщина, согражданка тех, кто был обижен еще в детстве».