Пламя и тьма (ЛП)

И… Боже. Его мать. Если он восхищался отцом всю свою жизнь, то к матери он испытывал иное чувство — обожание. Она сводила его с ума, во всё вмешиваясь, всегда имела собственное мнение и каким-то образом знала абсолютно каждую проклятую фигню о его жизни и безжалостно бросала ему всё в лицо. Это странный опыт: когда собственная мать всегда в курсе твоей сексуальной жизни, но каким-то образом она всегда обо всём знала и всегда была там с тем чёртовым взглядом, который говорил, что она может прочитать каждую мысль в его голове. Что понимает его. Он мог рассказать ей всё, потому что она знала всё.

У большинства его братьев не было родителей, как у него, и он знал, как ему, бл*дь, повезло иметь таких отца и мать.

А он сломал их обоих.

И из-за этого он был чертовски зол.

~oOo~

Обычно поездка с Пилар была интенсивно эротическим опытом, но не в этот раз, Коннор был так сильно погружён в свои мысли, что едва замечал её. И на этот раз она держалась за него по-другому: руки только на его бёдрах, не обхватывая полностью его тело.

Они должны просто остановиться и всё прекратить. Один из них должен признать очевидное поражение, и они должны расстаться. Он знал это, чувствовал расстояние и угасание происходящего, но он не станет тем, кто закончит это.

Потому что она была ему чертовски нужна. Даже в гневе и холоде — это правда. Он мудак, обращается с ней как с дерьмом и понимает, что это тоже правда, но не может контролировать себя. Он не обвинял ее. Он обвинил их. Он винил себя и свои чувства к ней… которые были посеяны до того, как они даже вернулись в бар после их первого траха… чувства, изменившие приоритеты, которые не должны были меняться.

Он должен покончить с этим. Он не должен был позволить этому начаться. Но он не мог справиться с мыслью потерять её. Так что он заставлял и её расплачиваться за свою слабость.

А она позволяла ему, принимая вину и порицания, которые он возложил на неё. Когда она открыла входную дверь, и они вошли в её гостиную, ему стало интересно: покончила ли она наконец-то с ним.

Наверное, было бы лучше, если так.

Она бросила ключи в маленькую миску у двери, накинула куртку на спинку стула и сбросила чёрные туфли-лодочки, которые надела на похороны брата. На ней были простые чёрные штаны и тёмно-золотистый свитер, того же цвета, что и её глаза. Её обычные украшения: золотые серьги-обручи, распятие и всё.

— Хочешь пива?

Сняв солнцезащитные очки и засунув их во внутренний карман кожаной куртки, он кивнул.

— Ага.

Он скинул свою куртку и повесил поверх её куртки. Он обожал эту комнату. Она была эклектичная и тёплая, как сама Пилар. Однако сегодня было темно: тяжёлые шторы закрывали все окна. Вместо того чтобы открыть их и впустить осеннее солнце, она включила несколько ламп. Когда она вернулась на кухню, Коннор сел на диван и посмотрел на три стеклянных в металле фонаря, свисающих с потолка. Они были в форме чего-то похожего на звезды и отбрасывали замысловатые узоры на стены.

Она вернулась обратно в комнату и протянула ему бутылку пива. Её, как он заметил, была уже на половину пуста. Поэтому он поднес свою к губам и догнал её.

Вместо того чтобы сесть рядом с ним на диван, она села на стол перед ним. Её золотые глаза были серьезными и грустными.

— Коннор, чего ты хочешь?

— Что ты имеешь в виду?

— От меня? Или от нас? Я даю тебе не то, что ты хочешь или не то, в чём ты нуждаешься. Мне нужно знать, смогу ли я вообще. Потому что то, что мы делаем последние пару недель... я больше так не могу.

— Ты мне нужна. — Даже будучи уверенным, что им стоит всё закончить, он не смог обойти стороной эту голую правду.

Но она покачала головой.

— Я не знаю, что это значит. Что тебе нужно? Козёл отпущения? Эмоциональная груша для битья? Потому что я больше не могу ей быть. Я сожалею о своей роли во всём этом, и это убивает меня. Но правда в том, что я лишь попросила о помощи. Я не втягивала тебя в это. Я не заставляла тебя и даже не манипулировала тобой. Я была честна во всём.

Он знал это и понимал, что должен подтвердить это. Но мог лишь смотреть ей в глаза.

Через минуту она издала холодный безэмоциональный шум, как противоположность смешку.

— А знаешь, что? Ты мне нужен. Моя семья тоже развалилась, Коннор. Я знаю, тебе плевать на моего брата. Но разве ты не заботишься обо мне?

— Я люблю тебя. — Ещё одна неприкрытая правда, которая в последнее время была более болезненна, чем всё остальное.

Она прикончила пиво и поставила пустую бутылку рядом с собой на стол. Затем она наклонилась вперед, упираясь локтями в колени.

— Коннор, мне больно. Что бы ты ни чувствовал к Хьюго, он был моим младшим братом. Я любила его. Я люблю Нану. И мне больно. Но я боюсь чувствовать это, потому одна. Ты застрял в своих мыслях и не помогаешь мне.

— Ты не одна. Ты, бл*дь, никогда не одна.

Она издала ожесточенный нарастающий звук и провела обеими руками сквозь волнистые волосы.