Плагиат. Повести и рассказы

— Да нет, конечно, это вылазка классового врага, который окопался в районе бывшей Болотной слободы, но мы это так называемое трудовое крестьянство безжалостно разгромим! Я на эту публику еще с прошлого века имею зуб. Просто из-за строительства и борьбы против чуждого элемента у меня до них руки не доходили. Но, как говорится, пробил их час, я им покажу, сукиным сынам, как морить голодом революционный пролетариат! Я, откровенно говоря, считал раньше так: раз мы в основном и целом осуществили предначертания в смысле диктатуры пролетариата, то хлеб обязан произрастать автоматически, сам собой, но, оказывается, без труда рыбку не вытащишь из пруда. Стало быть, и на этом фронте нам предстоят немыслимые труды…

— А по-моему, —  предположил Проломленный-Голованов, —  этот оголтелый класс не вписывается в нашу политическую платформу; может быть, нам вообще его упразднить?

— Нет, зачем же, пускай живут… Просто мы им устроим такую, я бы сказал, экспериментальную жизнь, чтобы эти куркули безусловно снабжали хлебом революционный пролетариат, а сами бы позабыли, зачем даны человеку зубы. Вот такая будет у нас стратегия на данный отрезок времени. Так что ты, товарищ Проломленный-Голованов, давай не тяни вола, а на легкой ноге собирай команду.

В предельно короткое время такая команда была сформирована и как-то в ночь с четверга на пятницу двинулась походом в сторону бывшей Болотной слободы во главе с самим председателем Милославским, который ехал в горисполкомовском автомобиле, держа на коленях обывательский граммофон; вместо присноужасного «туру-туру» из трубы вылетали бравурные звуки марша «Привет семнадцатому полку». Хотя и не такая уж грозная это была музыка, деревенские по старой привычке попрятались кто куда, и председателева команда вынуждена была приложить значительные усилия, чтобы повытаскивать народ из банек, подвалов, пунек и зарослей конопли. Когда, наконец, сельское население согнали на лужок, радовавший глаз при въезде в бывшую Болотную слободу, председатель Милославский взобрался на капот автомобиля, сунул руки в карманы «сталинки» и сказал:

— Ну, здравствуйте, граждане куркули! Сколько, как говорится, лет, сколько зим!..

Из тогдашних деревенских мало кто помнил фантастических путешественников, и большинство отнеслось к этому приветствию без настороженности, но все же в толпе мелькнула пара-другая лиц, скорчившихся в умильно-напуганные гримасы.

— Как живете-можете, —  продолжал председатель Милославский, —  пригревшись под орлиным крылом революционного пролетария?

— Живем — хлеб жуем, —  послышалось из толпы.

— То-то и оно! Передовой класс планеты, понимаете ли, перебивается с петельки на пуговку, а вы тут как сыр в масле катаетесь и разводите мелкобуржуазную идеологию на основе изобилия сельскохозяйственного продукта! Так, граждане, дело не пойдет, это я откровенно буду говорить, я вас вынужден буду привести в соответствующее состояние, потому как только беднейшее крестьянство может быть союзником пролетариату в борьбе за осуществление политических установок. А те, которые жрут от пуза, —  это, как вы хотите, притаившиеся враги. И мы, конечно, этих едоков возьмем в ежовые рукавицы. В то время как город, понимаете, шагает в будущее семимильными шагами, наша забубённая деревня остается на уровне Владимира Мономаха! Короче говоря, разоружайтесь к чертовой матери, перед властью трудящихся на местах, а то хуже будет!

Правду сказать, деревенские мало что поняли из отчаянной этой речи, но в души к ним закралось неприятное беспокойство. Какой-то разнузданный пахарь отважился на вопрос:

— Ты скажи, председатель, просто, народными словами — опять хлеб, что ли, будете забирать?

— Бесспорно будем! —  ответил Милославский и восклицательный знак прочертил в воздухе кулаком.

— А взамен чего?

— А взамен ничего! Взамен у вас будут социалистические отношения в аграрном секторе, районный уполномоченный и чтобы за околицу ни ногой!

С этими словами Лев Александрович показал деревенским районного уполномоченного — тонкого, вальяжного мужичка с парусиновым портфелем, который тот держал у груди, как мать единственное дитя.

— Вот этот ответственный товарищ, —  сказал Милославский, —  будет мне постоянно телефонировать, что и как.

— Это пущай, —  согласился все тот же разнузданный пахарь, —  но вообще нам не по сердцу такая аграрная политика — это же не политика, а разбой среди бела дня!

— Так!.. —  на лютой ноте произнес Милославский. —  А скажи-ка, братец, какое твое хозяйство?

— Хозяйство мое такое: от колоса до колоса не слыхать бабьего голоса.