Питер

Дядя шумно зевнул, почесал ухо. Оба помолчали. С потолка срывались капля за каплей, падали в жестяной таз. Звонко барабанили брызги об оцинкованные стенки. Уютно горела карбидная горелка, над ее пламенем закипала закопченная кастрюля – скоро будет чай. Подземная идиллия. Дядя Евпат достал из футляра и надвинул на нос очки (пластиковые дужки перемотаны скотчем), посмотрел сквозь стекла на племянника. Пауза.

– Плохо, Иван? – спросил Евпат.

Иван пожал плечами. Бывало и хуже…

– Нормально.

Дядя кивнул:

– Понятно. Ты посиди пока, я сейчас кипяточку сварганю…

Грея ладони о помятую железную кружку, Иван слушал дядину болтовню. Евпат был единственный оставшийся в живых его родственник – дальний, правда, но все равно.

Иногда нужно оставить компанию женщин и компанию мужчин, чтобы выслушать одного уродливого старика.

– А историю про ангелов ты слышал? – говорил Евпат. – Нет? Тогда слушай, больше поймешь, что в метро происходит. Слышал когда-нибудь про ошибку Саддама Великого? В те дни народу на станциях набилось столько, что скоро должен был начаться голод, если бы дети продолжали рождаться. Многое взяли в метро люди, но не гондоны, уж извини за грубость…

И тогда Саддам Великий собрал детей с одной из станций… С Елизаровской, кажись… И под видом школьных занятий отправил в дальний тупик, там, мол, безопаснее (тогда крысы совсем обнаглели). Где деток усыпили и обработали. Всех до единого мальчиков. Несколько даже померло. А потом дети очнулись. Матери, когда поняли, что произошло, начали бунт. Это как у Нерона, который доигрался в бога. Именно женщины скинули Саддама с трона, никто другой. Да они его разорвали просто, клочка от него потом нельзя было найти. Охрана пыталась стрелять – куда там! Разве баб остановишь?

Так и закончилась власть Саддама. Но что делать дальше?

Дети-то искалечены. И стали их учить петь. Кастраты. Фаринелли, едрить, все. Как на подбор.

До сих пор поют. А я ведь их слышал, Иван, представляешь? Жутко. Словно туннель вибрирует. Голоса чистые и мощные, прозрачные, как кристалл.

Они поют, как ангелы.

Дядя помолчал, поправил кастрюлю.

– А кто-то говорит, что Саддаму Великому было плевать на рождаемость. Саддам хотел на небо живым. И для этого ему были нужны ангелы.

– То есть? – Иван не договорил.

– Верно, племяш, – Евпат усмехнулся. – Саддам делал ангелов, а не уродов. Хотел как лучше, чудак эдакий. А его не поняли. Это вообще проблема человечества, не находишь?

Иван помолчал.

– А со станцией что? – спросил он наконец. – С Елизаровской?

– А что со станцией? – Евпат поднял брови.

– Ну… после этого? Вымерла?

Дядя пожал плечами:

– С какого бодуна? Других нарожали. Долго, что ли? Бабы они и есть бабы, им только волю дай. Выполнили демографическую программу за одну ночь. Теперь тем балбесам лет по двадцать уже…

* * *

Проводы бойцов.

Сначала намечалась свадьба, затем война. Потом решили совместить.

– В общем так, – Постышев обвел взглядом собравшихся. – Если кто еще не в курсе. Мы начинаем войну с Площадью Восстания – с бордюрщиками. Причины вы знаете: убийство, кража, нарушение границ… Все станции Альянса выделят бойцов для этого дела. Но основная тяжесть все равно наша, это понятно. Это наш крест, и мы его понесем.

В толпе хмыкнули зло:

– Ну еще бы!

Постышев посмотрел на Ивана, устало прикрыл глаза, опять посмотрел на собрание. Вздохнул. Сказал негромко:

– Надеюсь, я доживу до момента, когда генератор вернется на свое место. Надеюсь на вас, ребятки. Не подведите. Маэстро, марш!

Солоха нажал кнопку. Заиграла музыка. Бодро, слегка хрипя на высоких нотах, запел динамик старого японского музыкального центра:

Вставай, буржуй, настал твой смертный час!
Против тебе весь бедный люд поднялся…

Звуки летели над платформой, задорный голос обещал милой многое:

Ничего, ничего, ничего…
Сабли, пули, штыки, все равно.
Ты, любимая, да ты дождись меня,
И я… вер… вер…

Хлопок, синяя вспышка. Звук оборвался. Мимо замолчавшего центра угрюмо шли василеостровцы, спускались на рельсы, исчезали в глотке туннеля. Пахло горелой изоляцией. Иван посмотрел на толпу провожающих – женщины, дети, старики, слишком старые, чтобы держать оружие. Многие плакали. Со станции уходили почти все мужчины – даже профессор Водяник шел на войну. Оставался дядя Евпат, куда ему с его ногой. Оставался Постышев – без коменданта нельзя…

Иван огляделся. Н-да, тоска. Никуда не годится такое прощание.

Прощаться надо весело.

– А ну, – Иван повернулся к Гладышу. – Запевай!

– Какую?

– Нашу.

Тот мгновенно сообразил, растянул рожу в ухмылке. Заорал, зарокотал хриплой глоткой:

– Когда напиваюсь я пьяный, тогда я мотор торможу,
Давай, друг, поехали к дому, а дорогу сейчас покажу!

И вдруг сладилось, припев орали уже хором: