Письма в небеса

Я ощущала ужас. Он замолчал, я услышала как он возится с молнией на брюках и истошно завопила:

– Помогите! Помогите!

Итан с остервенением ударил меня по лицу, но я продолжала кричать, пока он не запихал мне в рот какую-то вонючую тряпку.

Лавина ужаса погребла меня.

День плавно перетекал в вечер, но город и не думал засыпать. С наступлением темноты улицы преобразились. Нью Йорк тонул в зареве рекламных афиш и разноцветье огней. Наблюдая за преображением, я вдруг осознал простую истину.

«Я здесь чужой»

Мир, мощным потоком несущий свои безбрежные воды в будущее, был живым организмом, а я лишь занозой под ногтем. В каждом случайном взгляде я чувствовал настороженность, наверное, я ощущал бы тоже самое в попытке слиться со стаей пингвинов, если бы вдруг оказался в Антарктике.

В желудке на все лады гремела и вздыхала пустота, я уже успел порядком замерзнуть и с каждым шагом тяжесть в ногах становилась все больше.

«Куда идти? Что делать?»

Из дверей ювелирной лавки под занавес газовых ламп выпорхнула миниатюрная девушка. Объятая голубым светом фигура показалась мне знакомой. Беспокойно озираясь по сторонам, она быстро проскользнула к машине. Не веря своим глазам я полез в нагрудный карман, дрожащие пальцы сжали заветную фотографию. Она ли это? Быть может мой мозг перегорел и в попытке отключиться выдавал желаемое за действительное.

Прежде, чем я успел что-либо предпринять, она села в машину и резко дав по газам скрылась в ночи. Я стоял под мерцающей вывеской и ловил ртом воздух, не способный сделать ни шагу, вдыхал аромат ее духов; от этого запаха закружилась голова.

Все должно быть связано. Так говорил Ник, с умным видом исследуя каждую мысль под микроскопом, когда пытался найти решение в той или иной проблеме со своими изобретениями. В хаосе нет порядка, Мэтью.

Я шёл не разбирая дороги, словно ноги сами несли меня.

Браунсвил в этом времени был абсолютно другим. Когда-то район считался самым густонаселенным в Нью Йорке и состоял преимущественно из еврейских семей. Марджи Сэнджер основала здесь клинику по контролю рождаемости в двенадцатом году, за что загремела в тюрьму. Припоминаю, что Карен Пэйдж посвятила Мардж целую страницу Вестника и даже успела разругаться с главным редактором. Карен была за легализацию контрацепции. Весь мир против, а когда по мнению Карен весь мир против нее, она превращается в самую настоящую фурию, в попытке отстоять свое мнение и свою правду, в которую верит.

В этой реальности Браунсвил медленно тлел проржавевшими насмерть бочками, вокруг которых грелись бездомные. Пестрел густо разрисованными стенами. По пустынным улицам блуждали крики и пьяный смех поздних гуляк. Этот район превратился в нечто совершенно иное.

Прямо на тротуаре сидела женщина, носком сапога вычерчивая незамысловатый узор. Покачиваясь из стороны в сторону она громко всхлипывала и булькающим голосом звала какую-то Лори. Судя про красным пятнам на снегу здесь совсем недавно была перепалка. В темноте подворотни тлели огоньки сигарет.

Миновав сгоревшую школу, я добрался до заброшенного полицейского участка и застыл, как вкопанный. У парадных дверей стояла знакомая машина. Двигатель работал, в свете фар я увидел большую коробку и рассыпанные по земле кости. Но прежде, чем я успел что-либо сообразить, громкий крик вспорол сумерки.

Я услышал грубый, срывающийся на крик мужской голос.

– А знаешь, что я сделаю с твоей мордашкой? Знаешь!? Ты такая же как и все они! Такая же!

У стены рядом с мусорным баком стояли двое. Женщина – неживая статуя в отсветах фонаря. Мертвенно-бледная кожа казалось сияла в каплях дождя, словно белый гранит. Она тряслась от страха, даже с такого расстояния я мог РАССМОТРЕТЬ, как дрожит ее точеный силуэт – невесомый, эфемерный; сон, застывший в кисельной ночи.

В метре от нее в воздухе сверкнул стальной ножевой блик, яростно полосующий воздух.

– Я тебя…

Он не успел договорить. Буквально в два прыжка я преодолел расстояние между ними, ворвался в раскаленный хаос между женщиной и сумасшедшим с ножом. Я вырос на улицах Бруклина и улица научила меня бить. Бить первым, бить сильно. В каменных джунглях Нью Йорка действуют те же правила, о которых говаривал Дарвин – либо ты, либо тебя.

В тот момент я не боялся за себя, нет, я боялся за нее. Краем глаза я увидел, как женщина скользнула мне за спину.

Мой локоть словно в замедленной съемке врезался в скулу психа, я слышал, как что-то треснуло, хрустнуло и парень, точно набитая ватой кукла, отлетел к мусорному баку. В этот же миг я ощутил жгучую боль в левом боку и только сейчас понял, треснула совсем не челюсть казалось бы поверженного противника; в таком случае он бы не встал сейчас на ноги – треснула ткань моего пальто, распоротая ножом. Я не видел крови, я лишь почуял, как во мне что-то чавкнуло, а после вязкая теплая субстанция хлынула из раны, пропитывая ткань брюк, устремляясь по ноге к канализационному сливу.