Письма с войны

Еще раз прослушал великолепную пластинку, «Приглашение к танцу»[41], а сейчас звучит изумительный концерт Бетховена. Музыка всегда необычайно утешает и воскрешает меня. Я словно пробуждаюсь от своего тупого и жалкого серого существования и снова сознаю, что ведь есть духовная жизнь, которую я еще не реализовал, и тогда я точно знаю, что мне надобно делать, знаю также, что эта подневольная жизнь временная и, собственно говоря, только внешняя и что поддаться этой неволе внутренне будет исключительно лишь проявлением моей слабости. […]

Не позволю себе больше этого делать… напиваться от тоски; вообще не буду, пока тебя нет. Когда я немного выпью, я как будто прозреваю и тогда четко осознаю собственную потерянность в этой убогости и свою бесконечную слабость; во мне пробуждаются силы и необузданное стремление написать отличную книгу; это страстное желание, что до сей поры дремало во мне, стряхивает с себя оковы сна, и я бьюсь над невозможностью удовлетворить его.

[…]

* * *

Кёльн, 7 сентября 1941 г.

[…]

Ужасающий шум, ор и грохот воцарились в нашем нынешнем жилище; из репродуктора изливаются звуки совершенно прелестного концерта Моцарта; сквозь открытые окна и двери врывается шум с улицы и с вокзала, и двенадцать мужиков, перебивая друг друга, орут и гогочут во всю глотку. Несмотря на весь этот бедлам, я слушаю прекрасную и нежную музыку и счастлив этому проявлению жизни, истинной жизни. Ах, атмосфера последних недель грозит прямо-таки раздавить меня; прежде я был волен делать, что хочу, по крайней мере, в те часы, которые имел право проводить вне стен казармы, вечерами после службы; однако теперь меня всегда и повсюду преследует это сумасшедшее давление; поэтому когда ближе к вечеру я еду на трамвае в город, меня почти до отчаяния доводит мысль о том, что спустя несколько часов мне предстоит ехать этой же дорогой назад. А что, если придется еще и общаться с этим выродком, корыстолюбцем, с этим вонючим подонком, который не стоит даже того, чтобы сидеть с ним за одним столом; если я уже загодя знаю, что мне предстоит обратиться к фельдфебелю или унтеру, то меня обдает жаром от сознания этого безмерного унижения, и я зверею и теряю рассудок от стыда и страха. Ты просто не поверишь, какие это ничтожные, подлые насквозь и пошлые людишки, с которыми мне приходится день за днем делить место под солнцем. Не товарищи… нет, это сволочи в петличках… Сегодня утром в мюнгерсдорфской церкви увидел двух наших унтер-офицеров и крайне удивился; я, конечно, знал, что они порядочные свиньи, как, впрочем, и все остальные; но тут я заприметил там и нашего начальника, а ведь всем известно, что он очень одобряет посещение церкви. Можешь представить себе такой подхалимаж и пресмыкательство? Господи Боже мой, никакой фантазии недостанет, чтобы распознать все ухищрения извращенной душонки. Сегодня днем, когда мы уже приготовились к маршу, наш унтер, почитай, разлегся в окне; его леденящая душу предательская рожа в темных очках буквально придавила меня к земле, так что я ни о чем другом и помыслить не мог, как только о том, что истинно, и хорошо, и достоверно. Я, конечно, могу избавиться от этого сумасшедшего давления, но скоро, очень скоро меня и так освободят от этой скверны…

Два унтер-офицера и наш начальник караула, фельдфебель, нарочито громко разговаривают друг с другом и мешают всем. Как я уяснил из услышанного, они-де «люди образованные», юристы или что-то в этом роде, но это сущие подонки, тошнотворная сволочь; что же предпринять, чтобы избавиться от этой шайки мерзавцев? Нет, я не собираюсь сетовать на судьбу и огорчаться из-за такого дерьма…

Прибыло еще семь человек подкрепления, так что в нашей халупе стало не просто тесно, а битком набито, и радио теперь будет вещать на полную мощность, и болтовня усилится. […]

[…]

* * *

Кёльн, 9 сентября 1941 г.

[…]

Я вовсе не огорчен, напротив, даже очень рад предстоящей поездке, которая хоть на несколько дней вырвет меня из состояния отупения; на сей раз постараюсь воздержаться от покупок, полюбуюсь на красоты чужих стран и воспользуюсь своего рода свободой писать тебе, а потом много-премного рассказывать. […]

[…]

* * *

Антверпен, 12 сентября 1941 г.

[…]

Это была замечательная поездка, несмотря на плохую погоду; и вид роскошного Антверпена в лучах послеполуденного солнца был просто великолепен. К сожалению, всю вторую половину дня и всю ночь мы были неотлучно привязаны к поезду, так что я смог лишь разок удрать, да и то всего на полчасика; но скоро нас наконец отпустят, и я заранее предвкушаю радость встречи с обоими Брейгелями и со старинными улочками города…

[…]

* * *

15 сентября 1941 г.

[…]