Письма об Испании

Страстная защита самостоятельности народов Азии и Африки, в частности арабов, имела и другой смысл. Либерал — противник разрушения, ликвидации, сторонник status quo, сторонник сохранения традиций. Исторически сложившаяся самобытность народа не только вызывает у него мысль о праве народа на самостоятельность, но и привлекает как экзотика, как оригинальное, ни на что не похожее явление. Этим отчасти объясняется такой повышенный интерес Боткина к национальной специфике Испании, ощущаемый на протяжении всего цикла статьей, и то сожаление, с которым автор говорит о разрушительном проникновении европейской (по существу буржуазной) цивилизации в испанские нравы, о постепенном уничтожении национальной экзотики (письмо IV). Боткин желал бы не замены одного другим, а слияния: он жаждет воздействия «народности» на передовые слои общества — и, соответственно, — умеренного использования лучших достижений цивилизации народной массой (письмо I).

На испанский народ он возлагает большие надежды. Боткина-идеолога очень привлекают его национальные черты: «Всего более заставляет верить в будущность Испании редкий ум ее народа. Когда имеешь дело с людьми из простого народа, совершенно лишенными всякого образования, невольно изумляешься их здравому смыслу, ясному уму, легкости и свободе, с какими они объясняются» (письмо I); Боткину — любителю искусств — нравится поэтическая натура испанца, богатство его народной поэзии; характерно, что и в манерах, психологии, и в искусстве испанцев Боткин подчеркивает свободу, понимаемую не только как непринужденность, но и как отсутствие европейской (цивилизованной) условности; наконец, Боткина-«сенсуалиста» не может не прельщать искренность и свобода чувства, господствующие в испанских нравах, «обожание тела» (письма III, IV).

Если ко всему сказанному еще добавить, что большую часть «Писем» Боткин писал в обстановке революционных потрясений в Европе, репрессий и страха в России, то вполне понятно, что Испания с ее «игрушечными» революциями представлялась чуть ли не землей обетованной, где человек, уставший от европейской суеты[195], может насладиться в идиллическом окружении: «В голове у меня нет ни мыслей, ни планов, ни желаний; ‹...› мне кажется, я растение, которое из душной, темной комнаты вынесли на солнце: я тихо, медленно вдыхаю в себя воздух, часа по два сижу где-нибудь над ручьем и слушаю, как он журчит, или засматриваюсь, как струйка фонтана падает в чашу… Ну что если б вся жизнь прошла в таком счастье!».

Итак, начал Боткин свои «Письма об Испании» с изложения бурных политических событий в стране, а кончил «обломовщиной» (приведенная цитата — заключительные строки книги).

3

В «Письмах об Испании» не так много страниц посвящено проблемам эстетики, искусства, литературы (собственно говоря, о современной испанской литературе вообще нет речи — Боткин ее, видимо, не знал), однако разбросанные по всей книге отдельные очерки и суждения интересно дополняют картину уже известной нам по статьям и письмам Боткина эволюции его теоретико-эстетических взглядов.

Определяющим — особенно это чувствуется в первой половине книги — было воздействие идей Белинского. В произведениях искусства Боткин усматривает живые испанские типы: «мадонны Мурильо — увлекательно-прелестные севильянки, со всею живостию и выразительностию своих физиономий»; в арабской архитектуре он видит отображение недавнего кочевого быта: «У архитекторов арабских, кажется, была только одна цель — придать всему характер легкости и как бы беспрестанно напоминать о кочевом шатре пустынь. В этом именно и состоит величайшая оригинальность мавританской архитектуры».

Даже чисто, казалось бы, технические особенности живописи Мурильо, например, яркость, разнообразие красок и тонов, Боткин объясняет связью с действительностью: «…эту дивную красоту своего колорита взял он с женщин своего родного города»; «В природе тени прозрачны, и именно своими тенями, проникнутыми светом, Мурильо превосходит всех колористов».