Письма об Индии

Я выпросил у первого низамского министра позволение срисовать этих амазонок, и министр был так обязателен, что пригнал их с дюжины две на один из многочисленных дворов своего обширного дворца. Там они сначала исполнили кругом фонтана несколько маневров, а потом я срисовал их наскоро, но очень верно: даже лица вышли похожи. Министр простер свою любезность до того, что повелел предстать пред мои светлые очи всем мусульманским и индийским плясуньям, всем наемным солдатам-арабам и позволил мне срисовать этот народ, сколько было душе угодно. Живу я в великолепном дворце резидента, генерала Фразера.

[Ему же]

Визагапатам {Вишакхапатнам],

на Коромандельском берегу, 21 июля 1845

Признайся, что Индия тебе страшно надоела. Целые годы я только и болтаю с тобой об одной Индии, сам сыт ею по горло и не знаю, как выбраться отсюда поскорее. Чтобы доехать до Бомбея и осмотреть проеханные страны, мне нужно полгода, а из Бомбея я приеду в Париж, за всеми остановками месяца через 3. Прибавь еще к этому 3–4 недели, которые я пробуду в Бомбее и, может быть, в Гоа. Затем у меня не останется никаких сожалений об Индии, исключая неудавшейся поездки в Кашмир. Видишь ли, я слишком стар для этой поездки и не решусь на нее даже и тогда, если каким-нибудь чудом устранятся все непреодолимые препятствия, как-то: тхаги, разбойники, невольничество и голод. Что эти препятствия не мнимые, я в этом вполне уверен.

Впрочем, главная причина, почему мне Индия так опротивела, это беспрестанная официальность. Приедешь на станцию и, вместо того чтобы надеть халат и лечь спать, изволь заниматься туалетом и отправляться в дамское общество. Я только и отдыхаю, телесно и душевно, в паланкине: телесно, потому что в паланкине удобно лежать, а тряска почти незаметна; душевно, потому что я развлекаю докучные мысли приятными чтениями и дорожными видами. Однако в настоящую минуту дорога не очень развлекательна… Дня через 3 я увижу Джагарнат [Джаганнатха], этот знаменитый храм, воспетый Bernardin de Saint-Pierre в «Индийской хижине»[139].

Куттак [Катака],

город между Джагарнатом и Калькуттой,

26 июля

Какая страшная скука! Представь себе: носильщики, вместо того, чтобы отнести меня в Джагарнат, принесли меня другой дорогой сюда, верст 60 севернее. Никак не могу понять, каким образом произошла эта ошибка. Дело было ночное. Теперь я принужден возвращаться назад, чтобы побывать в Джагарнате, а не посмотреть на него жалко!

Джагарнат, правильнее Джаганат [Пури],

29 июля

Я здесь уже три дня и успел срисовать с натуры и храм, и главного жреца; остается срисовать парию Bernardin de Saint-Pierre.

В храм не допускается ни одно нечистое существо; позволяется ходить кругом: довольно и этого. Джагарнат — прескверная пагода, но зато существует около 600 лет. Индийцы отдают ей предпочтение, потому что в ней обитает безымянный дух, и обитает уже несколько веков.

Великий жрец Чатиссани-Джог-Наик большой охотник до попугаев и колибри; клеткам у него несть числа, и он с удовольствием показывает своих пернатых пленников. У этого высокого и толстого брамина, должно быть, слоновая болезнь; но эта болезнь его не слишком беспокоит, и, несмотря на тучность ног и прочих членов, он двигается легко и всходит даже со своими клетками И любимой черной обезьяной на кровлю и террасы своего дома. Дом его против храма. Грязный индийский городок, в котором находится Джагарнат, называется Пури. Кстати сказать, по-французски pourri [ «гнилой»], потому что весь окрестный воздух заражен миазмами. Впрочем, иначе и быть не может в таком месте, куда сходится все отребье индийского населения. Здешний раджа (находящийся отчасти под надзором англичан) ненавидит европейцев. Это — высокий худой и сгорбленный старик, черный, как уголь, одетый с ног до головы в белые ткани. На лбу у него проведены 3 широкие черты белого и желтого цвета. Невдалеке От его мрачного и убогого дворца находится огромный пруд; посреди пруда выстроен храм, из которого при солнечном закате вылетают потрясающие звуки медных труб, гонгов и тамтамов. В пруде роятся крокодилы.