Письма на волю

Именно твое поведение теперь — прекрасная, хоть не радостная возможность доказать, что ты в самом деле представляешь собой. Докажи же с честью. А для тебя самой это генеральная проба сил. Прощупай же себя хорошенько, внимательно, подкрепи все слабые места. И в результате всей этой печальной истории ты должна вырасти на целую голову, стать новым человеком. Желаю тебе силы, желаю тебе успеха. В успехе я почти не сомневаюсь. Не вижу оснований для противного. Но сделай же все возможное и невозможное, обязательно сделай.

Пиши мне часто, сообщай, каковы успехи.

Тогда же

Подруге А.

…Спасибо тебе за открытку с пионерами. Как мы рады были их видеть. Но, если бы ты знала, как отозвались в душе твои слова: «Тоскливо стало за тебя и за всех вас». Да, иногда бывает тоскливо, ой-ой как. Но это скоро проходит.

На днях получила письмо от Любы[65]. Все оно — порыв радости. Как мы хохотали, читая его. Видишь, думали ли мы, что будем так долго в разлуке? Не могу привыкнуть к этому и до сих пор. Но ничего, будем все-таки опять и еще будем вместе. И как будет прекрасно!

15 марта 1930 г.

Товар ищу С.

Прежде всего шлю сердечнейшую, рассердечнейшую благодарность за письма. Вот была радость, и неожиданная и огромная. Хочется поговорить после стольких лет, а бумаги всего клочок. В будущем смогу писать тебе гораздо реже, так как переписку нам ограничили до минимума. Поэтому пусть тебя мое молчание не смущает и не тревожит. Оно будет свидетельствовать не о том, что я не хочу написать, и не о том, что я больна или умираю, а только о том, что написать не могу. Но зато ты должен писать еще чаще. Думаю, что это дело и без доказательств ясно. Ну, ладно!

…Ты так заманчиво приглашаешь меня на каток, что я сразу соглашаюсь. Приходится только маленечко подождать: всего еще три зимы, а на четвертую уже будем кататься. Только вот у меня стал вопрос: катаются ли на коньках тридцатилетние люди? Кажется, что нет. А мне ведь будет ни больше, ни меньше, как все тридцать. Чудеса, да и только!

Последних, посланных тобой книг я не получила, точно так же, как и не получу ни от тебя, ни от кого из вас больше ни одной книжки, изданной в СССР. И тут тоже придется маленечко подождать.

Пишешь, что Михаил Светлов ответил на мой отзыв о его стихах своей «обычной печальной улыбкой». Ну почему, ну зачем он улыбается печально? Как можно в наши невиданно прекрасные времена обладать «обычной печальной улыбкой»? Не пойму этого никак, ни за что. Да на каком таком острове печали среди мира восторженной радости и победы он живет? Шлю ему целую волну восторга и уверенности в победе, пусть только он радостно улыбается.

Сегодня обо всем по слову. Роза[66] получила уже обвинительный акт. Обвиняют ее по первой части § 102, а не по второй (что в последнее время стало «модным»). Значит, получит не больше восьми лет. С нетерпением жду ее сюда, после суда мы, наверное, будем вместе.

Хо-о-рошие новости ты мне сообщил. Да, великие дела совершаются быстрее, чем это предполагали даже очень умные люди. Хочется работать, работать и мчаться вперед!

Скажи В., что его последнее письмо ко мне конфисковано. Пусть он не забывает о цензуре, но пишет, непременно, обязательно пишет. Ты тоже помни о цензуре.

Вот надо и кончать. Но будет, будет такое время, когда вместе будем читать книги и работать, вместе пойдем в Трам[67]. А пока — пробиваться вперед…

…Ни у кого из вас нет ни такой возможности, ни такой необходимости восстанавливать в памяти прошлое, как у меня. Как люблю я его, как дорожу им! Но и никому из вас будущее не кажется таким ослепительно ярким, лучезарно прекрасным, как мне. Многие же детали настоящего, для вас незаметные, обычные, для меня — источники бурного восторга. Хорошо то, что годы тюрьмы не смогли превратить меня в мумию, что «дух времени» нисколько не чужд мне, а события сегодняшнего дня как у вас там, так и у нас не кажутся «чудесами в решете», а понятными и необходимыми следствиями и причинами. Еще лучше то, что это относится не только ко мне, а ко всему теперешнему поколению политических заключенных. Это тоже знак нашей эпохи.

Теперь о бодрости. Видишь ли… мы ее не «сохраняем». Нет, она приходит к нам каждый день все новыми свежими волнами, ее родит каждая минута жизни, независимо от того, была ли это минута радости или злобы. Небодрые, нежизнерадостные люди среди нас (независимо от возраста) — это исключения, очень редкие исключения. Много хочется тебе рассказать на эту тему, да писать негде. Потом когда-нибудь.

Без даты

Группе товарищей.

Сегодня пишу вам о том, о чем нам писать запрещено. За одно сообщение об этом письма конфискуются тюремной цензурой.