Письма молодого врача. Загородные приключения

Возможно, ты задашься вопросом, как мы с женой ладим в религиозных вопросах. Что ж, у нас у каждого свои взгляды. Зачем мне кого-то обращать в свою веру? Ради какой-то абстрактной истины я не стану лишать ее детской веры, от которой ее жизнь становится легче и ярче. В своих сумбурных письмах я дал тебе превратное представление о себе, если ты вычитал в них какую-то озлобленность против традиционных верований. Будучи далеким от утверждения, что все они ложны, я бы лучше выразил свою позицию, сказав, что все они истинны. Провидение не использовало бы их, не будь они лучшими имеющимися в наличии инструментами и в этом смысле божественными. Я не согласен, что они истина в последней инстанции. Их место займет более простая и более универсальная вера, когда к ней будет готов человеческий разум. Я верю, что вера эта будет основываться на критериях абсолютной и доказательной истины, которые я излагал. Но для некоторых умов и возрастов по-прежнему наиболее удобны старые верования. Если они достаточно хороши для использования их Провидением, они достаточно хороши, чтобы мы их выносили. Нам нужно лишь дождаться выживания самого истинного верования. Если я высказал в их адрес хоть что-то агрессивное, оно было направлено против тех, кто желает ограничить милости Господни в угоду своей обособленной группе, или желающим воздвигнуть вокруг религии Великую китайскую стену без приспособления к новейшим истинам и без надежды на расширение в будущем. Вот с ними у первопроходцев прогресса никогда не будет мира. Что же до моей жены, я столь же скоро вторгнусь в ее невинные молитвы, как она уберет с моего стола книги по философии. В ее взглядах нет узости, но, если человек смог бы встать на самую вершину умственной открытости и широты, он бы, несомненно, увидел, что даже узость кругозора имеет свое предназначение.

Примерно год назад я узнал новости о Каллингворте от Смитона, игравшего с ним в одной футбольной команде в колледже и навестившего его, будучи проездом в Брэдфилде. Рассказ его был не очень-то оптимистичен. Практика значительно сократилась. Люди, несомненно, привыкли к его эксцентричности, и она больше их не впечатляла. Опять же было два судебно-медицинских расследования, от которых создавалось впечатление, что он злоупотреблял сильнодействующими препаратами. Если бы следователь увидел сотни случаев излечения, которых Каллингворт добился при помощи тех же лекарств, он бы не был столь уверен в своих критических оценках. Но, сам понимаешь, врачи-конкуренты Каллингворта не были расположены к тому, чтобы хоть как-то встать на его сторону. Он никогда особо не обращал на них внимания и не считался с ними.

Помимо сокращения практики я с сожалением узнал, что у Каллингворта вновь проявились признаки странной подозрительности, которая всегда казалась мне наиболее безумной среди его странностей. Все его отношение ко мне служило тому примером, но, насколько я помню, это было его характерной чертой. Даже в те далекие времена, когда они жили в четырех комнатенках над бакалейной лавкой, помню, он настоял на том, чтобы замазать в одной из спален все до единой щели из страха перед воображаемой инфекцией. Его также постоянно преследовала боязнь подслушивания, отчего он посреди разговора вскакивал и бросался к двери, распахивая ее с мыслью поймать кого-то за подслушиванием. Помню, как однажды он задел служанку с чайным подносом, которая с пораженным лицом застыла среди летящих во все стороны чашек и кусочков сахара.

Смитон рассказал, что эта боязнь приняла форму уверенности, что кто-то замышляет отравить его медью, против чего он предпринимает самые изощренные меры предосторожности. Чрезвычайно странно, говорил Смитон, наблюдать за Каллингвортом за столом, поскольку он сидит в окружении замысловатого химического прибора, ретортов и бутылочек, с помощью которых проверяет каждое блюдо. Я не мог не рассмеяться от рассказа Смитона, но все же это был смех сквозь слезы. Из всех горестей угасание достойного человека – самая печальная.

Я не думал, что мне снова придется встретиться с Каллингвортом, однако судьба вновь свела нас вместе. Я всегда хорошо к нему относился, хотя и понимал, что он бессовестно этим пользовался. Я частенько гадал: окажись я с ним лицом к лицу, схватил бы я его за горло или нет. Тебе будет интересно узнать, что же произошло на самом деле.

Однажды примерно неделю назад я собрался идти на обход больных, как мальчишка принес мне записку. У меня перехватило дыхание, когда я увидел знакомый почерк и понял, что Каллингворт в Берчспуле. Я позвал Винни, и мы вместе прочли послание.

«Дорогой Монро, – говорилось в нем, – Джеймс остановился здесь на несколько дней. Мы собираемся уехать из Англии. Он был бы рад во имя старой дружбы поболтать с вами перед отъездом.

С совершенным почтением,

Гетти Каллингворт».