Письма молодого врача. Загородные приключения

Неожиданности происходят со мной с таким постоянством, что уже не заслуживают определения «неожиданные». Ты помнишь, что в последнем письме я писал о своем увольнении, когда собирался съездить в небольшой провинциальный город Стоквелл разузнать, есть ли там возможность открыть практику. Так вот, утром, прежде чем я спустился к завтраку, собирая саквояж, я услышал негромкий стук в дверь. За ней стояла миссис Каллингворт в домашнем халате с распущенными волосами.

– Не могли бы вы спуститься и осмотреть Джеймса, доктор Монро? – попросила она. – Он всю ночь был сам не свой, и я боюсь, что он заболел.

Я спустился вниз и увидел Каллингворта с раскрасневшимся лицом и несколько диковатым взглядом. Он сидел на кровати в расстегнутой ночной сорочке, в вырезе которой виднелась волосатая грудь. На одеяле лежали листок бумаги, карандаш и термометр.

– Чертовски интересная вещь, Монро, – сказал он. – Погляди-ка на температурный лист. Я измерял ее каждые четверть часа с того момента, как не мог уснуть, она пляшет, а на графике – как горный хребет из учебника географии. Мы наготовим лекарств – что скажешь, Монро? – и, черт подери, произведем революцию в исследовании лихорадок. Я напишу статью о личном опыте, которая заставит все учебники устареть, и они пойдут только на завертку бутербродов.

Он говорил быстро и заплетающимся языком, как человек, который вот-вот серьезно разболеется. Я заглянул в температурный лист и увидел, что у него 38,9. Пульс его трепыхался, а кожа горела.

– Какие симптомы? – спросил я, присаживаясь на край кровати.

– Язык – как терка для орехов, – ответил он, высунув его. – Боли в лобной области головы, боли в пояснице, нет аппетита и ломота в левом локте. Пока что все.

– Я скажу тебе, что это, Каллингворт, – проговорил я. – У тебя приступ ревматической лихорадки, и тебе придется немного полежать.

– К дьяволу полежать! – вскричал он. – Мне сегодня надо принять сотню больных. Дорогой мой, мне нужно в лечебницу, хоть кровь пойдет горлом. Я не для того выстраивал практику, чтобы она рухнула из-за молочной кислоты.

– Джеймс, дорогой, ты легко ее восстановишь, – проворковала его жена. – Нужно сделать так, как говорит доктор Монро.

– Так вот, – сказал я. – Тебе нужен уход, а твоей практикой кто-то должен заняться, и я готов сделать и то, и другое. Но я не возьму на себя ответственность, пока ты не дашь слово, что будешь выполнять все назначения.

– Если кто и возьмется меня лечить, то лучше ты, дружище, – ответил он. – Ведь если мне случится откинуть копыта в общественном месте, то свидетельство о смерти лучше выписать тебе. Черт подери, они, наверное, могли бы перепутать соли и щавелевую кислоту, если бы лечили меня, потому что между нами нет особой любви. Но все равно я хочу отправиться принимать больных.

– Об этом и речи быть не может. Ты же знаешь, чем кончаются подобные штучки. Подхватишь эндокардит, эмболию, тромбоз и метастатические абсцессы. Ты понимаешь всю их опасность не хуже меня.

Он захохотал и откинулся на кровать.

– Спасибо, я буду навешивать их на себя по очереди, – заявил он. – Не стану жадничать и не заполучу сразу все, слышишь, Монро, когда у многих бедняг даже болей в спине нет. – Ножки кровати закачались от его хохота. – Делай, что захочешь, дружище, но заметь, если что-то случится, никакого балагана на моей могиле. Если поставишь там надгробие, то, черт подери, Монро, я восстану из мертвых и засуну его тебе в пузо.

Прошло почти три недели, прежде чем он встал на ноги. Он оказался не таким уж и плохим пациентом, но усложнял назначенное мной лечение приемом микстур и порошков и опытами над собой. В постели удержать его было невозможно, и единственным средством заставить его соблюдать режим было разрешить ему выполнять посильную работу.

Он много писал, собирал модель своего экрана и палил из пистолета по магниту, который установил на каминной полке. Природа наградила его железным здоровьем, и он одолел болезнь быстрее и полнее, чем самые послушные пациенты.

Тем временем мы с миссис Каллингворт вели медицинскую практику. Как его заместитель я полностью провалился. Больные не верили мне ни на грош. Я чувствовал, что по сравнению с Каллингвортом я будто вода по сравнению с шампанским. Я не мог произносить им речи с лестницы, не мог толкать их по кабинету, не мог пророчествовать анемичным женщинам. Я был слишком мрачен и сдержан после всего, к чему они привыкли. Однако я держался, как мог, и, по-моему, он нашел положение дел ненамного хуже, чем до болезни. Я не мог опуститься до того, что считал непрофессиональным, но делал все, чтобы дела шли.

Да, я знаю, что рассказчик я никудышный, но пытаюсь передавать все как можно более правдиво. Если бы я только знал, как расцветить рассказ, то сделал бы его более ярким. У меня неплохо получается, когда я держусь одной линии повествования, но тут я должен ввести вторую линию и понимаю, что имеет в виду Каллингворт, говоря, что я никогда бы не заработал себе на жизнь литературным трудом.